Однако еще хуже пришлось Бонапарту в Совете пятисот — там его просто побили (Люсьен потом с упоением рассказывал о предательских кинжалах заговорщиков, на самом же деле все свелось к банальному мордобою, наподобие того, какой мы не раз имели счастье лицезреть во время прямых трансляций заседаний Государственной думы). Председательствовавший в Совете Люсьен заплакал, поскольку ему сделалось дурно; выйдя из зала, Бонапарт, бледный как полотно, попытался обратиться с речью к солдатам, но упал в обморок и свалился с лошади. Разъяренные депутаты собрались было объявить героя Египетской экспедиции вне закона, но тут ситуацию спас Мюрат, который зычно приказал своим гренадерам: «Вышвырните-ка мне всю эту компанию вон!» Рослые гренадеры подхватили депутатов — кого за шкирку, кого под мышку, кого вообще взяли на руки — и вынесли их из зала заседания; зрители же, бывшие на трибунах, сами повыскакивали из окон и бросились врассыпную между деревьев прилегающего парка. После таких радикальных мер законодательным органам Франции ничего не оставалось, как провозгласить власть трех консулов: Бонапарта, Сийеса и Роже Дюко (последних двоих вскоре сменили Камбасерес и Лебрён). Член Совета пятисот Люсьен Бонапарт 19 брюмера взял шпагу и публично поклялся пронзить ею собственного брата, если тот станет тираном. Историки до сих пор бьются над загадкой, почему он этого не сделал. Алексис Токвиль назвал переворот 18 брюмера «одним из самых дилетантски спланированных и бездарно совершённых переворотов, какой только можно себе вообразить».
2. Триумф
В декабре 1799 года была оглашена новая конституция. Наблюдательная «Gazette de France» от 17 декабря опубликовала следующий анекдот: «Муниципальный чиновник читал текст конституции, и давка среди жаждавших слышать его была так велика, что никому не довелось услышать ни одной полной фразы. Одна женщина говорит своей соседке: — Я ничего не слыхала. А я не пропустила ни единого слова. — Ну, что же есть в этой конституции? Бонапарт». Твердый порядок, сильная власть и политическая умеренность сменяют диковинную фразеологию предшествующей эпохи. Власть постепенно централизуется в руках одного человека. Одну за другой теряют свои функции Трибунат и Законодательный корпус, дробятся сохранившие остатки якобинского духа кантональные муниципалитеты, прежняя беспечность государственного режима Директории жестко упорядочивается и уплотняется в строгие формы военно-полицейской машины. Указом 27 нивоза VIII года (17 января 1800) на время войны приостановлен выход парижских газет, за исключением оговоренного списка из 13 изданий; учитывая то, что война будет непрерывной, нетрудно предположить, что запрещенным газетам так более и не доведется развлечь читателя острым политическим анекдотом.
В феврале 1800 года первый консул Бонапарт переселяется в Тюильри: что ни говори, а в королевском дворце жить гораздо приятнее, чем, к примеру, снимать квартиру в доме столяра, как это делал Робеспьер. Пребывание в Тюильри, видимо, наложило некоторый дополнительный отпечаток на характер последующих действий первого консула: когда в декабре 1800 года на Бонапарта было совершено роялистское покушение, он обрушил беспощадные репрессии на республиканскую оппозицию, многие из участников которой были сосланы, расстреляны и гильотинированы. Кроме того, под предлогом борьбы с разбойничьими шайками (возглавляемыми преимущественно роялистами) в провинциях, Бонапарт учредил чрезвычайные суды, которые могли казнить кого угодно и за что угодно. 8 мая 1802 года Сенат постановил заранее переизбрать первого консула на новый десятилетний срок, а 2 августа того же года Бонапарт стал пожизненным консулом. Наконец, в 1804 году Папа Пий VII помазал его, короновав императором.
Наполеон приступает к осуществлению своих грандиозных и многогранных замыслов. Он хочет объединить весь известный универсум под началом Франции, причем не столько водворяя господство французской нации над прочими (хотя уж и явно не без этого), сколько устанавливая жительство, быт, культуру, эмпирический и духовный порядок существования всех прочих народов по укорененному в его собственной голове идеальному французскому образцу: «Из всех народов мира я должен сделать единый народ, а из Парижа — столицу мира». В свою очередь, Париж, мысленно отвлеченный от хаоса разнородной суеты, должен сводиться к его абсолютному идеальному центру, простирающему свои, говоря богословским языком, нетварные энергии (а говоря языком повседневным — длинные руки) к каждой точке покоренного и усовершенствованного мироздания; в одной из анонимных статей в «Moniteur» Наполеон высказывается так: «Первым представителем нации является император. Было бы преступной химерой, если бы кто-нибудь претендовал на представительство нации с большим основанием, чем император». Единое и прозрачное мироздание, очищенное от всех остатков феодальной многополюсности и полифонии сюзеренитетов, концентрическими кругами расходится вокруг преображенной Франции, которая сама совершает центростремительное вращение вкруг своего восседающего в Тюильри державного магнита, о коем речется: Государство — это Он. Только Он волен бросить камень в это строгое концентрическое движение, ибо Он один без греха, как явленное во плоти божественное законодательство чистого разума.
Жестко-сентиментальная, линейно-моралистическая и узкорассудочная «Добродетель» сумбурных лет Революции уступает место более родовой, архетипической и церемониальной «Чести». В самую сердцевину нового буржуазного порядка инкрустируются феодальные ценности «фамильного благородства» и незыблемого священства иерархии. Меняется также практика оформления социального сознания: по замечанию одного из исследователей, на смену «Свободе, Равенству, Братству» приходят «Гордость, Ненависть, Вера».
Совершенно новый облик приобретает армия — любимое детище Наполеона[93]. Еще законы Журдана — Дельбре (1798–1799 гг.) и декреты эпохи Консулата начинают преобразовывать французскую армию в направлении статусно-профессионального государственного учреждения, отодвигая на второй план гражданскую обязанность служения революционным принципам. Бонапарт же окончательно ставит во главу угла военной организации три вещи: личную преданность священному вождю (т. е. ему самому), профессиональную выслугу и материальное стимулирование. Четко определяется размер жалованья: так, например, рядовому пехотинцу в месяц полагается 9 франков, капралу — 14 франков, сержанту — 18 франков, старшему сержанту — 24 франка, унтер-офицеру — 48 франков, младшему лейтенанту — 83 франка, и т. д. по нарастающей. Кроме жалованья, наполеоновские солдаты получают всевозможные надбавки, отпускные, обмундирование, квартиру, фураж, денежные ссуды и вознаграждения, ордена, именное оружие и т. п. Во время Русской кампании 1812 года в качестве разового денежного вознаграждения за усердие младшим лейтенантам выдавали по 400 франков, капитанам, майорам и батальонным командирам — по 500, старшим хирургам воинской части — по 600, аджюдан-майорам и начальникам штаба — по 1000, а генералам — по 4000 франков. Вечером перед Эйлау каждый приглашенный к императорскому столу обнаружил под салфеткой билет в 1000 франков.
