Пьем во имя проданной «Победы», за восстановление «кадиллака» и за все хорошее уже без тостов. Когда Эдик и Вова выходят по нужде, Мишка, одной рукой вытирая рот, другой достает из кармана пиджака конверт и бросает его на верстак. Доллары. За последнюю партию икон. Впрочем, последней у попа жена была. За очередную партию. Теперь Мишка занимается этим делом сам — ездит к здешнему резиденту мистера Кэмпбэлла. Ох, попухнем! Что касается моей доли — одна надежда: на относительную порядочность Михаила. Он, слава богу, не Эдик. Но тоже, по-моему…
На душе безотрадно. Вот оно, мое окружение. Жулики, спекулянты, валютчики. И сам я не лучше. Единственный приличный человек из тех, кто сейчас тут, — Володька. Хотя и он… Лукав, и халтура у него тоже пусть законная — журналы, радио, статьи там… но халтура ведь, сам мне плакался, что засосала…
Интересно мне встретить в этом мире честного человека. Чтобы во всем. Святого, да! Я поначалу на Олега косился — может, он? Нет… Йога всякая, жизнь во имя искусства, а сам — шустрая скотобаза, черт!
Ну ладно. Заканчиваем гаражное торжество и бредем с Володей домой.
— Слушай, — говорит он. — Чего ты… с Эдиком этим? Нашел друга! Да и жизнь у тебя… Баба-то, прости, хоть есть? Или любовь там, не знаю…
— Есть, — говорю. — Любовь. Безутешная, безответная. А жизнь? Для нее средства нужны. И часть жизни уходит на их планомерное заколачивание, никуда не денешься.
Идем по вечерней улице. Подмерзший снег хрустит под ногами, как битое стекло. Днем прошел мелкий невесомый дождик, а к сумеркам ударил морозец, отлакировав сугробы обливной лазурью. Тихо, редкие тяжелые пушинки, снежная тина на корявых ветвях… Хорошо. Невольно смотрю на дом, где она, Марина. И вдруг взахлеб хочется рассказать все Володьке. Посоветоваться… Но он перебивает этот порыв:
— Старик, ты, кажется, на хлебном месте, все сферы в гости к вам, ха. Достань для жены дубленку, замучила. Теща к тому же выделяет монеты…
Я киваю, будет дубленка. У меня теперь насчет дубленок без проблем. Оброс связями. Сижу в них, как паук в паутине. Дернул за одну из паутинок — дубленка, дернул за другую — квартира… Сказка, ставшая былью. У меня иные проблемы. А про актрису мне рассказывать уже не хочется.
— Да, — спохватился Володя. — А что, ты говоришь, у тебя с любовью-то?
— Появилась любовь, — отвечаю невозмутимо. — А на следующий день появились родители и уплотнили в смысле жилплощади. Так что тебе повезло больше.
— Это уж точно, — смеется он. — Это… за мной — коньяк!
Ну и прощаемся с поэтом. Домой мне попасть не жаждется. Слишком много эмоций и хорошая погода. Я иду знакомым маршрутом к дому, где она — Марина-Мариночка. Размякший, томно-грустный и счастливо-несчастный. Слоняюсь по переулкам, прилегающим к месту ее постоянной прописки, дышу в нос коньяком и шепотом каких-то красивых стихов. Слова почти все забыл, но прекрасная музыка их звучит в моей душе.
Наверное, я большой чудак.
Владимир Крохин
После окончания «летучки» главный повелевает мне остаться. Главный — мужчина серьезный. Либерализма в нем — ни-ни. Взираю на него — непоколебимо-властного, в огромном, со спинкой выше головы, кресле. Черный костюм, белая сорочка, галстук… Лак на прическе, физиономия отскоблена так, что лоснится, челюсть волевая, килограмма на два…
С главным отношения у нас ровные, но стоит мне эта ровность дороже зарплаты. Общение с ним все равно, что ремонт необесточенной электросети: чуть ошибся — получай! Своенравный, и попробуй возрази или не сделай чего — угнетет.
— Я подписал приказ, — говорит главный сухо, но звучно. — О вашем назначении на должность ответственного секретаря. — И замолкает в ожидании от меня определенных слов.
— Спасибо за доверие, — отвечаю серьезно, но и юморку в интонацию подпускаю, так что нормально выходит: и не придурок, и не блюдолиз.
— Да, но ваше место теперь свободно, — продолжает главный и вновь создает паузу.
— Козловский, — говорю я. — Вы знаете его. Наш старый автор.
Козел срочно ищет службу со сверхзадачей «не бей лежащего», и хотя более безответственной натуры я не встречал, все-таки рекомендацию даю. Как бы ни было, а он мне нравится. Непосредственностью своей, честностью, вообще разнесчастный весь, беззащитный… А в случае проявления разгильдяйства я ему тут, на месте, мозг вправлю и вообще действия его подкорректирую. Справится! Покраснеть за него, конечно, придется, не без того…
— Подумаю, — наклоняет главный идеальную прическу.
Разговор, кажется, окончен, но чувствую, у начальства имеется еще кое-что на предмет сообщений.
— Теперь сугубо личный вопрос, — говорит главный. — Я слышал, что у вас есть контакты с автосервисом… хорошие мастера, приличные люди…
У главного — «Волга».
— Сделаем, — механически отвечаю я, вспоминая Игоря.
— Капитальный ремонт передней подвески, замена рессор, амортизаторов, карданного вала, — жестко уточняет главный. — Только если обещаешь — наверняка. Трепачей не люблю.
Я составляю из указательного и большого пальцев «нолик», фиксирую его в жесте «считайте — исполнено», и мы расстаемся.
Машины, машины… Всю жизнь — около вас. Сначала уютом нас привораживаете, а после начинаете обкрадывать — по всем статьям. И диктовать, как людям с людьми отношения строить. И не в плохо налаженном сервисе дело, в ином — укладе жизни, принципах ее…
Звоню Игорю — человеку в данном смысле вообще обобранному подчистую и пропащему вконец. И получаю решительный отказ:
— Нет. «Кадиллак» надо красить, потом со своим новым тарантасом разбираться, никак! Но Эдика тебе выделю. Кстати, давай с ним на пару, чего? Окунись в среду, правильно выражаюсь? Будет материал. Да еще и заработаешь на своем командире.
Вот так да. А я надеялся… Но отказать шефу теперь невозможно, неправильно поймет. Или Козла послать отрабатывать с этим Эдиком свою новую должность? Нет, Козел не механик, он — теоретик… Эх! Как же опасны твердые обещания! Влип. А, отовремся! Умер мастер. Хотите — идите, воскрешайте. Точка. Займемся делами. Дела — это передачка. И опять туго с афоризмами. Сочиняю: любое добро наносит урон Злу. Нет, фраза для бумаги, а не для эфира. А ведь ничего так залепил… В смысле идеи. Жаль.
Раздражаюсь. Обрыдло! Передачки, передачки… А может, написать стихотворение? Прямо сейчас. Пересилить себя, заставить и написать. А, телефон! Привычно выдергиваю вилку из розетки.
Ну-с, стихотворение. О чем? Сижу, глядя в окно на «жигуль». А здорово ведь ребята покрасили, в ноль… Сумятица образов, воспоминаний и, наконец, ощущение находки… Легкое, как прикосновение крыльев — беззвучных, мягким дуновением скользнувших возле виска и тут же пропавших, растаявших… Завороженно смотрю в детство: июльский теплый лес, пыльная дорога, бирюзовое поле овса; раздвигая хлесткие ветки елок, выхожу на луг; стрекотание жизни в травах, лиловые грозди колокольчиков, парной запах хвои, цветов; рыжая россыпь лисичек в ветхой прошлогодней листве; пирамиды муравейников; я упоен этой подлинной зеленой жизнью и вдруг — внезапный, отрезвляющий диссонанс: туша мертвой коровы, разлагающаяся на пожелтелом от зловония пятаке травы…
