– Моя мама всегда говорит: гости как лошади – их нужно поить, кормить и держать в тепле.
– Я – счастливейшая лошадь на свете! Ты все продумала.
– Просто нужно поставить себя на место другого. В этом смысл всех хороших манер.
По вечерам сперва кормили Мартышку – на кухне, где ее развлекала Вероник. Памеле разрешили ужинать со взрослыми.
Ларри видел, что Джеральдину это раздражает.
– Может, я скажу Китти, что будет лучше отправить и Памелу ужинать на кухне?
– Нет, нет, – смутилась Джеральдина. – Если уж Китти так хочется. Я просто беспокоюсь, что девочка ест взрослую еду. Как думаешь, можно подать moules?[34]
Памела сообразила: это проверка.
– Мне нравятся moules, – сказала она. – Я бы попросила добавки.
– О, это чудовищно! – Джеральдина брезгливо вытянула салфетку из кольца. – Я говорила Альберу, что каждый вечер нужно подавать свежие салфетки. Ну что мне делать, Ларри? Они вообще не воспринимают, что я им говорю.
– Я постараюсь, чтобы они поняли, – пообещал Ларри.
Джеральдина улыбнулась Эду и Китти, разглаживая на коленях возмутительно мятую салфетку.
– Я знаю, что это на самом деле пустяки, но есть правила, и надо с ними считаться. Иначе мы с тем же успехом можем сидеть на полу и есть руками.
– Как Марта, – вставила Памела.
Китти спросила, как у Ларри с живописью.
– На нее теперь времени не остается.
Она смотрела на него с растерянной улыбкой, пытаясь догадаться, что он чувствует на самом деле. Не в силах отвести глаз от давно любимых черт, Ларри понимал, что больше никто в мире не понимает, чего ему стоило это самоотречение. Выбросив холсты в Темзу, он решительно отказался от живописи. Уговорил себя, что это честный поступок и трезвая позиция. Но эта тревога в глазах Китти словно оживила тогдашнюю боль.
– Сказать по правде, – признался он, – я понял, что художник из меня неважный.
– Но твои картины покупали! Ты же сам говорил.
– Джордж, потому что Луиза его заставила.
– Нет. Другие тоже.
– Да. Нашелся один настоящий покупатель. Я так и не узнал кто. Это был мой звездный час.
– Он ведь так здорово рисовал! – Китти повернулась к Эду: – Правда?
– Я верил в Ларри со школы. Но жить на что-то надо.
– А тебе его картины нравятся? – спросила Китти Джеральдину, простодушно ожидая поддержки.
– Я их никогда не видела, – ответила та.
– Как? – Китти смутилась.
Джеральдина, покраснев, повернулась к Ларри:
– Почему я их не видела, милый?
– Потому что показывать нечего. Я все выбросил. – Он говорил равнодушным голосом, чтобы не выдать чувств. Но именно этим и выдал.
Повисло молчание.
Вероник стала убирать со стола. Звяканье тарелок казалось оглушительным.
– Ты когда-нибудь слышала о художнике по имени Энтони Армитедж? – продолжил Ларри нарочито оживленно. – Он младше меня, но уже успел стать легендой. Я познакомился с ним в художественной школе до того, как он стал знаменитым.
По лицам собравшихся было понятно, что никто о нем не слышал.
– Мне просто не повезло, – объяснил Ларри. – Я столкнулся с настоящим гением. Я посмотрел на работы Армитеджа, посмотрел на свои – и понял, что обманываю себя.
– О Ларри. – Голос Китти был полон сочувствия.
– Не так уж и не повезло, – заметила Джеральдина. – Это одна из причин, по которой Ларри поехал в Индию.
Он улыбнулся:
– И правда.
– А этот Армитедж, – заинтересовался Эд, – он правда такой замечательный?
– Можешь сам убедиться, если хочешь. Он живет неподалеку, в Ульгате, это на побережье.
– А ты мне ничего не говорил! – укорила мужа Джеральдина.
Но ей он и про Нелл не говорил.
– Угадай, на ком он женат? – сказал он Китти. – На Нелл.
– Нелл! Твоей Нелл?
– Она уже очень давно не моя.
– О, тогда нам точно нужно их навестить!
Тем вечером в спальне Джеральдина была особенно молчалива, как всегда, когда чувствовала себя несправедливо обиженной. Это раздражало Ларри, хоть он и понимал, что она права.
– Послушай, я сожалею, – начал он.
– Ах, ты сожалеешь. Интересно о чем.
– Не стоило все это на тебя вываливать.
– Значит, мы все-таки поедем к ним в гости? К твоей бывшей, которой ты делал предложение, и ее знаменитому художнику?
Ларри понимал: он должен сказать, что Нелл для него ничего не значит и что они конечно же не поедут, если Джеральдине не хочется. Потом она немного всплакнет и скажет, что хочет только одного – чтобы Ларри был счастлив. Но его вдруг охватило упрямство.
– Думаю, может интересно получиться, – сказал он. – Да и Китти хочет.
– О, в таком случае мы просто обязаны поехать.
Они лежали в постели без сна, не касаясь друг друга и не произнося ни слова. Спустя какое-то время Джеральдина поцеловала его в плечо:
– Прости. Я веду себя глупо. Конечно, давай съездим!
* * *
Марта с удовольствием осталась дома, чтобы помочь Вероник готовить. Остальные втиснулись в песочного цвета «Рено 4-CV». Дорога шла через Руан и Понт-Одмер. То и дело на пути попадались руины домов. Во время войны, рассказывал Ларри, Ла-Гранд-Эз занимали немецкие офицеры, потом, когда фронт сдвинулся к востоку, американцы, а под конец там держали бывших военнопленных перед отправкой домой.
– Теоретически нам должны выплатить компенсацию. Но я особо не рассчитываю.
Приближаясь к Ульгату, все с нетерпением ждали, когда покажется море. Но оно таилось до тех пор, пока извилистая дорога не вывернула к городку. И тут вдруг явилось – в конце узкой улицы, зажатое между серыми домами с запертыми ставнями: полоска синего, полоска бледно-золотого. Свернув на рю де Бэн, машина медленно катила вдоль фахверковых домиков. А слева простирался песчаный пляж и море.
– Как же я люблю море, – вздохнула Джеральдина. – Ну почему мы засели в лесу? А когда видишь мир до самого горизонта, кажется, что все тебе под силу!
– Обычная иллюзия, – отозвался Эд. – У нас не так много возможностей. Большую часть жизни мы делаем то, что должны, а не то, что можем.
– Не обращай на него внимания, Джеральдина, – перебила Китти, – он у нас ослик Иа-Иа.
Армитеджи жили на рю Анри Добер, в высоком и узком каменном доме. Плющ карабкался по штукатурке к окнам третьего этажа с кирпичными козырьками.
