Приведу конкретный пример таких «воспоминаний», свидетелем которого я был ЛИЧНО. В 1989 году в одной из школ города Липецка проходила встреча ветеранов 1 гв. танковой бригады, на которой мне довелось побывать. Я беседовал тогда со многими ветеранами-гвардейцами и в том числе задавал им вопросы о судьбе генерала Лизюкова. Большая часть опрошенных затруднились ответить что-то конкретное. Но вдруг один из ветеранов начал с жаром рассказывать мне о последнем бое Лизюкова да с такими подробностями, что я просто обомлел от навалившейся на меня неслыханной удачи! Я услышал об отважной атаке генерала, о коварных немецких противотанковых пушках, которые били по его танку трассирующими снарядами, о том, как потом гвардейцы героически вытаскивали с поля боя его подбитый КВ, о том, как, увы, все внутри были мертвы и затем похоронены «с салютом»…
Не правда ли, читатель, что-то подобное мы уже где-то слышали? Вот и у меня появилась тогда лёгкая растерянность: что-то слишком знакомое звучало в рассказе неожиданного «очевидца». Сомнения окончательно рассеялись после описанных мне «похорон Лизюкова». На мой вопрос, откуда мой собеседник знает всё это, он уверенно ответил, что «так Катуков написал»! Вот так уважаемый ветеран, который описывал всё произошедшее с Лизюковым чуть ли не как непосредственный участник событий, к моему великому сожалению, оказался в этом вопросе не бесценным свидетелем, а только внимательным читателем мемуаров!
Наконец, ко всему этому следует добавить, что воспоминания ветеранов были в тот период, по сути, единственным источником знаний об истории войны, поскольку военные архивы оставались практически недоступными для подавляющего числа исследователей вплоть до конца 80-х годов прошлого века.
Первые исторические исследования об истории боёв под Воронежем и выяснение обстоятельств гибели Лизюкова проходили в условиях крайне недостаточной документальной базы и главным образом опирались на идеологически выдержанные «исторические» труды и мемуары советских полководцев. Но этих материалов было крайне недостаточно, чтобы выяснить, что же случилось с Лизюковым, поэтому воспоминания фронтовиков стали для поисковиков главным источником в этом вопросе. Поиск информации и опросы ветеранов упорно продолжались.
В этих условиях кому-то из ветеранов, ставших в июле 1942-го свидетелями похорон в Лебяжьем какого-то «большого начальника», вполне могло показаться, что погибший, возможно, и был тем самым генералом! С годами предположения автора письма вполне могли перерасти в стойкую уверенность, что он своими глазами видел не просто похороны какого-то «начальника», а именно Лизюкова и «его автоматчиков»! Ведь за всё время никто так и не нашёл его могилы! Значит, это был он, а кто же ещё?!
Так из желания помочь и прояснить судьбу пропавшего генерала стал возникать миф.
В том, насколько легко люди верят в свои предположения и начинают путать их с достоверными фактами, я убедился, когда во время поездок по местам боёв 5 ТА мне по крайней мере в трёх деревнях с жаром говорили, что Лизюков был похоронен у них и что это «совершенно точно!» Среди старожилов находились даже «свидетели», которые вполне авторитетно объясняли, что лично видели и хорошо помнят похороны большого начальника, и что «это был Лизюков, которого потом искали»! Вот только могила как-то затерялась после войны….
Такие «доказательства» захоронения мне предъявляли ещё в советское время в деревнях Ломово, Большая Верейка и даже Архангельское (в 20 километрах от Лебяжьего!) Вот так своеобразно «помогает» в установлении истины человеческая память, когда у людей есть горячее желание помочь, но нет достоверных данных!
(Кстати, это подтверждает и сам А. Курьянов, который рассказывает, что в отсутствие у них достоверных данных поиски захоронения Лизюкова велись чуть ли не от самого Дона (около 20 километров от Лебяжьего!). Правда, насчёт источников автор «В поисках…» явно лукавит. Он хорошо знает, что по вопросу гибели и захоронения генерала Лизюкова достоверных, проверяемых источников только два: материалы расследования Сухоручкина военной поры и докладная записка от 1947 года. Всё остальное это домыслы, слухи, легенды, разнообразные рассказы бабушек и тому подобные, с позволения сказать, «материалы». Но именно на них «находчики» и опирались! Так, начальник архивного отдела ПО «Дон» (!) и автор исторической книги (!) о поисках генерала без всякого стеснения пишет, что «нашими главными „историками“ были… „преклонных лет бабушки“»![355])
Стоит ли удивляться, что, став свидетелем захоронения наших погибших военнослужащих (возможно, и высокого звания!) в июле 1942-го, автор письма, а тогда молодой боец, запомнил его на всю жизнь. Но спустя 30–40 лет, под влиянием многочисленных упоминаний о пропавшем генерале, пришёл к выводу, что один из захороненных у церкви офицеров и был тот самый Лизюков, которого потом не смогли нигде найти. Вывод, который, увы, был ошибочным! Но вера в то, что своими воспоминаниями он, возможно, поможет раскрыть одну из горьких тайн войны, заставила автора письма взяться за ручку и написать о том, что он видел. Многое в том письме было, возможно, правдой, но одно оказалось безусловным заблуждением: в могиле не было останков Лизюкова!
Но кто же тогда мог быть похоронен у церкви в Лебяжьем? Здесь открывается столько возможных вариантов, что говорить о сколько-нибудь уверенных предположениях не приходится. Выскажу лишь одну из версий, на мой взгляд, наиболее вероятную с учётом некоторых особенностей захоронения и деталей письма.
21 июля 1942 года с началом новой наступательной операции Брянского фронта в бои за Лебяжье вступила 193 сд.
22 июля части дивизии вступили в село и продолжили боевые действия уже на южном берегу реки Большая Верейка. Наступление развивалось с огромным трудом, немцы оказывали упорное сопротивление, и, продвинувшись к 23 июля на полтора-два километра южнее Лебяжьего, дивизия остановилась. Стрелковые полки понесли тяжёлые потери и перешли к обороне. Для того чтобы улучшить управление боем (да и быть поближе к частям, чтобы гнать их вперёд!), штаб дивизии вместе с самим командиром генералом Смехотворовым перешёл из второго эшелона на передовой КП в Лебяжье. Близость передовой не расценивалась командованием дивизии как угроза: наши танковые корпуса переправились через реку и уже повели наступление на Сомово. Казалось, ещё немного, враг дрогнет и покатится назад.
Но 24 июля обстановка осложнилась. Стремясь сорвать наступление наших войск, противник нанёс сильный контрудар во фланг наступающей группировке и уже вечером танками вышел на высоты севернее Ломово. На следующий день бои здесь возобновились, но упорная оборона наших стрелковых частей и контрудары танковых бригад не дали противнику возможность развить наступление в восточном направлении. Это отчасти успокоило советское командование, и наступательные действия ударной группировки на южном берегу Сухой Верейки продолжились, хотя противник уже глубоко нависал над ней с севера. Ни одна из частей ударной группы, кроме выдохшегося в боях 2 ТК, не была отведена из формировавшегося на карте огромного «мешка».
