«Мне голос был. Он звал утешно…», —
и утром он ускорил вылет домой.
На прощанье Готхард успел рассказать о Ханне Вульфовне Горенко, к которой Р. был так невнимателен при встрече с Ахматовой в Комарово…
Вся семья Ханны Вульфовны погибла в Николаевске-на-Амуре от рук банды атамана Тряпицына. В 1933 году, уже в Александровске-на-Сахалине, она познакомилась и вышла замуж за Виктора Андреевича Горенко, родного брата Ахматовой, который после бегства из Севастополя, где ему грозила смерть, и скитаний по России оказался на Дальнем Востоке.
В связи с тем, что названные места Р. навещал с гастролями, следить за рассказом было вдвойне интересно. Как бывший морской офицер Виктор Горенко проходил у советской власти «лишенцем» и найти работу не мог. Китаец-проводник перевел через границу сначала его, а потом и Ханну Вульфовну. Горенко начал плавать помощником капитана на грузовых судах, а Ханна Вульфовна, поработав фармацевтом, выучила английский и стала преподавать русский в Шанхайском университете.
Однажды, еще на Сахалине, сосед по дому пригласил их на Пасху, и деревенский родственник задал гостям вопрос:
— А вы не из жидов будете?
— Нет, — без паузы ответил Виктор Андреевич, — мы из людоедов.
— А-а-а! — понимающе отозвался тот…
Из Китая писем Анне Андреевне Горенки не слали, а послевоенной травли понять не могли.
Потом Виктор Андреевич уехал на жительство в Америку, а Ханна Вульфовна — в Ригу. Стоик и терпеливица, она любила повторять материнское наставление: «Старому и бедному поклонись первой и никому не завидуй». Когда же речь заходила о надвигающихся болезнях, меняла тему: «Не хочу встречать горе на полдороге…».
— А Виктор верит в Бога? — спросила ее о брате Анна Андреевна.
— Нет, — ответила Ханна Вульфовна.
— Ну и дурак, — огорчилась Ахматова.
Ханна сохранила с бывшим мужем добрые отношения и передала в Нью-Йорк данные о размере, а брат выбрал и прислал знаменитое японское кимоно, которое видели на Анне Андреевне многие, в том числе и Р.
В Токио перед широкой публикой Ахматова появилась 15 мая 1927 года. Автор просит ахматоведов не вздрагивать, он знает, что говорит. Выставку советского искусства в газете «Асахи» (той самой, в редакции которой в 83-м выступали с концертом артисты БДТ, в том числе и Р.) отбирал, организовывал и вывозил в Японию муж Анны Андреевны Николай Николаевич Пунин. Он и включил в экспозицию ее портрет.
«…Ящики вскрыли, и в этой чужой стране твое лицо на картине Петрова-Водкина посмотрело на меня, незнакомое и равнодушное…Вчера нас пригласили на обед с гейшами… Большая комната, покрытая туго плетенными мягкими циновками; стены раздвижные; прямые углы у потолка, никакой мебели, несколько горшков с низкорослыми хвоями; посередине лакированный стол; сидели на шелковых подушках, облокотившись на бархатные скамеечки; пили сакэ (вроде водки, знаешь?), гейши — девочки лет 14-ти в очень пестрых платьях— наливали сакэ в чашечки и пытались занимать разговором… Затем они танцевали милые танцы с песнями, описать которые невозможно. После обеда старшая надзирательница кормила их с палочек земляникой. Взрослые гейши, которые тоже были на обеде, держат себя как мудрые подруги мужчин. Они ласковы, но сдержанны, исполнены по отношению к мужчинам какой-то особой спокойной иронии, как какие-то старшие сестры. Мне не странно, что одна из них по манере себя держать напоминала мне тебя, когда ты бываешь в мужском обществе!..»
(Н.Н. Пунин А.А. Ахматовой, 15 апреля 1927 г., Токио.) Со знакомого нам острова Хондо Николай Николаевич и привез для Анны Андреевны первое кимоно, черное, с серебряным драконом на спине, к которому она привязалась настолько, что с течением лет сносила его дотла.
В1928 году в Россию приехали господа Кендзо Мидзутани и Macao Енекава и были представлены Ахматовой в Фонтанном Доме. Енекава произвел на нее особое впечатление тем, что переводил на японский Толстого и успел перевести всего Достоевского. В следующий раз господин Енекава приехал в Ленинград вместе с сыном уже в 62-м и, нанеся визит на улицу Ленина, был потрясен рассказом Анны Андреевны и Ирины Николаевны о трагической судьбе и гибели в ГУЛАГе Николая Николаевича. Внучка Пунина Аня Каминская вела в это время экскурсию в Александро-Невской лавре, и Енекава с сыном сочли необходимым приехать туда и познакомиться с ней…
— Вот какой у тебя дед, — сказала Ане Анна Андреевна, как о живом…
Близкие называли Ахматову Акума. Это тоже след японских влияний. Акума — существо женского рода, связанное с нечистой силой, обладающее, кажется, особыми свойствами защиты, прозрения и мести. Р. казалось, что Акума недалеко ушла от эллинских эриний, грузинских али и наших русалок. Русалкой представлял молодую Ахматову Николай Гумилев…
В первый раз в шутку Акумой назвал Анну Андреевну В. Шилейко. Это случилось, когда к нему в гости, в Мраморный дворец, Ахматова пришла вместе с Н.Н. Пуниным и его маленькой дочкой. Ребенку понравилось странное имя, и по возвращении домой Ира стала его повторять. Так и пошло. И Ахматова этому не противилась. А от Ирины Николаевны привычка передалась ее дочери Анне. «Милой Ане, Акумцу, от старшей Акумы», — надписывала Анна Андреевна свою фотографию. Она считала, что это японское прозвище таинственным образом ограждает ее от лагеря и тюрьмы…
В библиотечке Ахматовой была книжка переводов из японской поэзии, небольшая по формату, но пухлая, в красном переплетце, такая же ГИХЛовская, 54-го года, как та, которую Р. привез из Ташкента и всегда держал на виду. Анна Андреевна отдавала предпочтение переводам Веры Марковой из «поэтов позднего средневековья» и читала вслух Л.К. Чуковской:
Первый снег в саду. Он едва-едва нарцисса Листики пригнул…
Нищий на пути. Летом весь его покров — Небо и земля.
И поля и горы — Снег тихонько все украл — Сразу стало пусто…
— Теперь вы, — и передавала книжку.
Так кричит фазан, Будто это он открыл Первую звезду…
Верно, в прошлой жизни Ты сестрой моей была, Грустная кукушка…
На голой ветке Ворон сидит одиноко. Осенний вечер…
Кимоно, которое прислал брат, было опять черное, с красным подбоем, матовый рисунок почти не читался, а со спины, под самой шеей, брал на себя внимание красный кружок, может быть, знак заходящего солнца…
