Неизвестно, кто доставил это сообщение Диане. Вполне вероятно, это был один из Гизов, и скорее всего — кардинал Лотарингский. И в самом деле, несмотря на искреннюю и глубокую скорбь, королева Екатерина вовсе не затворилась в затянутой трауром спальне, как полагалось по этикету, а немедленно переехала в Лувр вместе с новыми суверенами и Гизами. Коннетабль, будучи великим мажордомом, вынужденный сидеть у останков Генриха II, волей-неволей остался во дворце де Турнель.
Герцог Гиз тотчас занял апартаменты герцогини де Валентинуа, расположенные рядом с королевскими, а его брат кардинал — комнаты Монморанси.
Франциск II, испытывавший к матери любовь, страх и уважение, предложил ей власть. Однако Екатерина мудро предпочла действовать исподволь, выставив на первый план Гизов. Таким образом она вынуждала дядей Марии Стюарт делиться с ней властью, распоряжаться которой те рассчитывали в любом случае. Герцог Гиз получил под командование войска, а кардинал Лотарингский — прерогативы премьер-министра. Что до коннетабля, Франциск II дал ему «освобождение от трудов и обязанностей придворного», и Монморанси вернулся в Шантийи. Бертрану, Хранителю Печатей, пришлось уступить место канцлеру Оливье. Д’Авансон покинул пост сюринтенданта финансов[572].
Судьба Дианы оставалась неопределенной. Герцог д’Омаль попытался было растрогать братьев и вступиться за свою тещу, но «кардинал Лотарингский гордо ответствовал ему, что тот должен радоваться, обеспечив путем неравного брака великие богатства и завидное положение на несколько лет, однако ныне тот же союз делает его одиозной фигурой и покрывает позором, а потому в интересах достославного Дома Гизов — мало-помалу стереть из памяти людской сие постыдное воспоминание, удалив герцогиню от двора. Д’Омалю следовало бы понимать, что удерживать ее тут невозможно, не оскорбляя тем самым королеву-мать, а именно ее-то и надлежит ограждать от подобных и иных неприятностей. В общем, д’Омаль обязан сохранить и достойными деяниями упрочить положение, которым, к стыду своему, был обязан официальной фаворитке последнего царствования[573]…».
Таким образом, в тот момент единственной санкцией против Дианы было запрещение появляться при дворе, относившееся также к ее дочери, герцогине де Буйон. При этом мадам де Валентинуа никто не изгонял из Парижа, и она могла попрощаться с царственным любовником из окна собственного особняка.
Она наблюдала 13 августа за шествием похоронной процессии через всю столицу в сторону Сен-Дени. На парадном ложе несли изображение ее возлюбленного, высеченное Франсуа Клуэ. Скульптор весьма точно воспроизвел черты лица покойного. Одежды короля и убранство кареты были выдержаны не в белом и черном — цветах Дианы, а лиловом, ибо таков цвет королевского траура. Однако среди цветов лилии кое-где мерцали еще «Н» со скрещенными полумесяцами, образующими двойное «D».
Никогда не подумала бы герцогиня, что столь трагически дорого заплатит за мир, который должен был стать ее триумфом.
Отличаясь практическим складом ума, Диана никак не ожидала, что обычный турнирный поединок может закончиться смертельным исходом. Ни она, ни королева Екатерина, при всей склонности последней к астрологии и толкованию снов, сначала даже не заметили аллюзии в 35-м четверостишии первой «Центурии» Нострадамуса, фигурировавшей в издании его «Пророчеств», подаренном в 1555 году Генриху II:
Юный лев одолеет зрелого На поле брани в странном поединке, В златой клетке единым ударом лишится Обоих очей, а затем придет жестокая смерть.
Отправляясь в ссылку, Диане оставалось лишь оплакивать свою судьбу: она потеряла мужчину, давшего ей гораздо больше, чем корону, — власть, право влиять на политику, людей и искусство. Но и после его смерти герцогиня намеревалась посвятить себя культу воспетого дю Белле полубога, возлюбленного сына Марса и Венеры, чьей высочайшей жрицей она была:
Увы, он был сражен насмерть обломком копья. Тот, кто на войне явил непобедимую отвагу. Но, прежде чем умереть, он сотворил так, Что его время восстановило золотой век. И при жизни был так любим всеми. Что сами Боги ему завидовали… Так высеките же на его усыпальнице: «Здесь упокоился король Генрих, бывший любовью мира сего»[574].
Глава IV
ПОСЛЕДНИЕ ОГНИ
После похорон короля Диана осторожности ради удалилась из Парижа. Она уехала в одно из своих поместий Бейн, расположенное между Лимуром и Ане. Оттуда герцогиня писала Себастьяну де Л’Обепину, епископу Лиможскому и брату государственного секретаря Клода де Л’Обепина; 20 августа по просьбе своего зятя д’Омаля и верного Жана д’Авансона Диана послала епископу документы, доказывавшие ее права на маркизат Кротоне, только что признанные в статье Като-Камбрезийского мирного договора[575].
Поскольку королева Екатерина публично не выражала никакого возмущения, в ноябре Диана вернулась в Париж. Там она занялась устройством дел своих детей. Финансовый совет должен был изучить вопрос о передаче в дар Генрихом II герцогу д’Омалю и герцогине де Буйон доходов с соляного склада в Ла Рош-сюр-Ион. Доклад предстояло делать сюринтенданту финансов Шарлю Ле Прево, сеньору де Гранвилю. Диана попросила 25 ноября коннетабля повлиять на де Гранвиля, чтобы дело в первом же слушании решилось в пользу ее детей. Просила она также добиться отмены штрафа бывшему получателю доходов от склада в Ла Рош-сюр-Ион некоему Рибольдо по прозвищу Ла Гийотьер, который, впрочем, принадлежал к числу слуг коннетабля: этого наказания требовал от Счетной палаты королевский прокурор, что привело к аресту имущества Рибольдо, а д’Омаль и герцогиня де Буйон считали это несправедливым, опасаясь, несомненно, как бы часть ответственности не пала и на них. В том же письме герцогиня де Валентинуа призывала коннетабля не оставить своими щедротами монастырь Кающихся грешниц в Париже, которому сама покровительствовала с давних пор и в 1553 году сумела добиться от короля ежегодной ренты в 2 тысячи ливров, уплачиваемой главным казначеем Парижа из «отчислений, получаемых в качестве платы за титулы, для погашения долгов, легализации документов, предоставления гражданства, пошлин за совершение сделок, взимаемых Счетно-аудиторской палатой Парижа»[576].
