«Сию книгу сочинил неуч, Священного писания не знающий, слепец, наших грехов не видящий, дерзкий скоморох, над нашими надеждами надсмеивающийся. Называет себя иноком, а страх Господень отвергает. Хоть бы раз признал некудышность своего умишка — какое там! Какой-то белый огонь в себе удумал. Этот гордец и писанину свою назвал „Откровение огня“. Сжечь бы ее надо было настоящим огнем, а игумен Арсений самолично на ту книжонку польстился и вот уже два года ее у себя прячет…»
Убрав записную книжку, мой гость добавил:
— Конец истории туманен. Отец Арсений написал в Синод, что жалоба иеромонаха Киприана — поклеп. За рукописью из Захарьиной пустыни он никогда не охотился. Книга действительно попала к нему несколько лет назад, но произошло это по чистой случайности, к чему его московский племянник не имел никакого отношения. Зачем тому потребовалось так кощунственно клеветать на родного дядю — для него загадка. А что касается «Откровения огня», то он тоже счел эту книгу вздорным бредом и сам поступил так, как предлагал сделать его обвинитель: сжег ее. Позже появились основания усомниться в чистосердечности отца Арсения, но тогда, в 1873 году, его ответ показался Синоду убедительным. Больше сорока лет после этого инцидента об «Откровении огня» не было произнесено ни звука. И вот наступил 1916 год. Благовещенский монастырь возглавил отец Евгений, последний его игумен, стремившийся прослыть просвещенным клобучником. Наезды столичных профессоров ему льстили. Он хвалился перед ними редкими книгами, и весть о тайной кенергийской рукописи дошла до Московского и Петербургского университетов, а оттуда проникла в «Исторический вестник». И снова встал вопрос об «Откровении огня». В университетских кругах возникли всякие спекуляции. Наши гуманитарии всегда чувствовали себя сиротами без бенедиктинцев и доминиканцев. Вот и ухватились: кенергийцы! И назвали этих кенергийцев «орденом». В действительности же можно говорить только о том, что в Захарьиной пустыни была написана книга мистического характера под названием «Откровение огня».
— То есть «бесполезная книга», — заметил я.
— Кто это сказал?
— Вы.
Гальчиков задумался.
— Так это я сказал от себя. — Он хмыкнул и пояснил: — Я плохой дипломат. Говорю и сам же забываю. Да и дипломатия здесь, в сущности, ни к чему. Какой тут секрет, что «Откровение огня» интересует и нашу Духовную академию, и… Ну не буду заходить далеко в своей откровенности, да и вам это тоже ни к чему. Вы только не думайте, что я перед вами кручу-верчу. Я с вами по-честному.
Он со стуком поставил свою пустую рюмку рядом с моей, тоже пустой. Я наполнил их, и мы опять выпили.
— Я сам такие книги и правда считаю бесполезными. Все, что мне надо, я нашел в Священном писании и больше ничего не ищу. Мне так называемые «тиски церкви» не мешают — даже наоборот. Видели, как взлетают птицы? Они сначала сожмутся, а потом раз — и оторвались! Мы так не можем. Вот чтобы наш дух смог взлететь, церковь и сжимает нас. Церковное послушание дало мне то, что не даст никакая личная свобода. Но бывают другие случаи. Среди новообращенных сейчас стало много интеллигентов. Так вот им-то в православии и не хватает дополнительных «откровений». Благая Весть ведь проста. Эта простота их пугает. Многие из наших неохристиан теперь копаются в духовно-философской литературе начала века, увлекаются Булгаковым, Бердяевым, Флоренским. Я сам через это прошел — к счастью, быстро. И потому знаю, что говорю: самое страшное для раздутого «я» — это простота. Вы не думаете?
— Я думаю, что Благая Весть не проста.
— А она — проста, — заверил он меня с безмятежной твердостью человека, знающего абсолютную истину. — Меня это даже тронуло.
— И еще я думаю, что церковь не получит кенергийское «Откровение» обратно, — добавил я.
— Вы имеете в виду оригинал? — уточнил Гальчиков. И сказал с нажимом: — Что касается оригинала «Откровения огня», то он, естественно, должен храниться в АКИПе.
Иными словами, его начальство вполне удовлетворила бы копия кенергийской книги, — так я это понял. «А что, если такой вариант устроит и Надю?» — мелькнула у меня мысль. Дать мне сфотографировать «Откровение огня» ей почему-то не хочется. Может быть, она согласится оставить копию рукописи в библиотеке Духовной академии?
Мы с Гальчиковым стали прощаться.
— Давайте и дальше поддерживать контакт друг с другом, — предложил мой гость. Я вручил ему свою визитную карточку и спросил:
— Как ваша дочь Анюта?
— Все фокусничает, — сказал он любовно.
Я увидел Ханса еще раз перед самым отъездом. Он пришел ко мне в субботу вечером с парой писем, которые я должен был захватить с собой в Голландию. Надя так и не дала о себе знать — ни мне, ни ему.
— Может быть, с ней что-то случилось? — спросил меня Ханс. — Я не думаю, что Надя вдруг решила разорвать наш контакт. Мы переговорили обо всем, проблем нет. Кроме, пожалуй, одного небольшого разногласия: Надя хочет, чтобы рукопись вывез я. Я сказал ей, что это слишком рискованно и лучше придумать что-нибудь другое. Может быть, это ее разочаровало? Рукопись для нее, в конце концов, самое главное. Как ты думаешь?
Ханс стал выглядеть моложе своих лет: Я успокоил его. Надя появится. А что касается вывоза «Откровения огня», то здесь мог помочь один мой знакомый, Вим Харрисон, который работал в голландском посольстве. Он часто ездил из Москвы в Гаагу и мог провезти через границу кенергийскую рукопись. Я уже разговаривал с Вимом на эту тему. Надя об этом пока ничего не знала. Я дал Хансу телефон Харрисона, сказал, что надо сделать, и попросил:
— Убеди Надю снять копию с «Откровения» и оставить ее дома или у друзей.
О других вариантах больше думать не приходилось.
— Да-да, конечно, — пообещал Ханс.
Я улетал в воскресенье утром. Шанс, что моя компаньонша еще удивит меня своим появлением в аэропорту, был минимальный, но он все же был — она любила удивлять. Надя не объявилась и в Шереметьеве. Я не понимал ее поведения, но был уверен, что с ней все в порядке и рано или поздно она даст о себе знать. Оснований для такой уверенности у меня не было, тем не менее я не сомневался, что увижу Надю в Амстердаме.
НАТАЛЬЯ
Вещи были собраны. Что теперь? Наташа находилась дома одна. Она оглядела комнату, которую делила с Ириной, такую же пасмурную, как вечер за окном. Вспомнила: надо еще убрать все с полок в шкаф. Двигаться не хотелось. «Успеется. Выпью сначала чаю». Но идти на кухню и кипятить воду тоже не хотелось. Наташа вылила остаток из заварного чайника и стала пить чай неразбавленным и холодным.
— Что меня гложет? — спросила она в пустоту.
Завтра ее группа выезжала в Курскую губернию, старшая — она. Может, глодала неуверенность в себе? Наташа представила себя идущей по проселку между Ириной и Сергеем и отметила, что щемящее чувство от этой картинки сильнее не стало. Может быть, ее глодала неуверенность в этой затее? Нет, только не это. Задумано великое дело — поход социалистов в народ, — и участвовать в нем — настоящее счастье.
