— Наташенька теперь со мной живет, — рассказывала Серафима Кузьминична, наливая Колычеву стакан чая. — Берите вареньица, Дмитрий Степанович, вот — вишневое, а вот — грушевое. Угощайтесь! Мне, старухе, не так тоскливо стало, и о сиротке я позабочусь, на спасение души. Вот только одна у нас беда — в гимназию Наташу брать не хотят. Говорят, учебный год давно идет, не догонит по предметам. А Наташа такая умненькая, она в приютской школе первая ученица была. Она все догонит, а нет, так я учителей на дом найму — подтянут. Директор гимназии небось просто приютскую сироту брать в класс не хочет, влияния дурного боится. Правду-то не скажет, вот и крутит, окаянный! А Наташа такая девочка воспитанная, скромная, она и в приют совсем недавно попала… Другая гимназистка из хорошей семьи такая бывает оторва! Взять хоть Варьку Ведерникову — что она девчонкой творила! А теперь — попечительница гимназии. Может быть, через нее похлопотать, чтобы Наташу приняли?
— Бабушка Сима, — Наташа подбежала к столу с куклой в руках. — А вы дадите мне шелковую ленточку? Я хочу завязать кукле бант. Правда, ей очень пойдет бант? Особенно голубой.
— Ну конечно, конечно! Пойди, деточка, в моем столике для рукоделия возьми — там и голубая, и розовая ленты есть. Вы слышали, Дмитрий Степанович? Наташенька хоть и маленькая еще, а с каким вкусом! Кукле, говорит, пойдет бант, особенно голубой, — Серафима Кузьминична рассмеялась. — Вот ведь выдумщица!
Эпилог
Через несколько лет, оказавшись в Петербурге, Дмитрий Степанович зашел навестить своего университетского друга Петра Сергеевича Бурмина, проживавшего с женой на Владимирском проспекте.
— Митя, дорогой, как я рад тебя видеть! Проходи, проходи! — Петр протащил друга в гостиную и усадил в кресло. — Каким ты молодцом, совсем не постарел.
— Да рано еще нам стареть, Петя!
— Не скажи, я вот все полнею. И зрение сдает, пенсне пришлось надеть…
— Зато у тебя в нем вид весьма респектабельный.
Петр и вправду постарел. У него поредели волосы на темечке, а на висках стала заметна первая седина, под домашней бархатной курткой уютно расположился заметный круглый животик. Угнездившееся на носу пенсне тоже добавляло Бурмину солидности.
— Нюточка, распорядись там насчет закуски, пусть скорее накрывают на стол, — попросил Петр Сергеевич жену. — У нас сегодня гость редкий и дорогой, будем потчевать!
Анна Кирилловна Бурмина, урожденная Витгерт, была все такой же стройной и подтянутой, как и в начале 1906 года, когда Колычев увидел ее в первый раз. Сейчас никто бы не сказал, что она старше мужа на пять лет — по сравнению с посолидневшим Петром Анна казалась совсем молодой.
По квартире с визгом носилась ватага ребятишек во главе с девочкой, в которой Дмитрий узнал повзрослевшую старшую дочь Андрея.
— Это что за выводок у вас? — улыбаясь спросил Дмитрий.
— Да вот, видишь ли, Андрей уехал надолго в Берлин по делам фирмы, она теперь называется «Витгерт и Мерцалов». А у Маши со здоровьем неважно, доктора посоветовали на воды ехать, ну мы и отправили ее в Баден-Баден. Не тащить же туда детей, что это за лечение будет? Так что все племянники пока живут у нас. А старшая девочка, Соня, и вообще всегда живет с нами — понимаешь, Маше неприятно все время видеть перед глазами дочь мужа от другой женщины. А Анюта так привязана к Соне… Девочке с нами лучше, тем более своих детей у нас пока нет. Она, конечно, редко видит отца, но воспитывается в большом уважении к нему и знает, что папа — мужественный человек и герой Порт-Артура.
На стене висел большой портрет Андрея в морской форме.
— Дядя Петя, покатай меня на лошадке!
К Петру подбежал один из малышей, решивший наконец привлечь к себе внимание дяди.
— Ну садись.
Петр усадил ребенка на одно колено и стал подбрасывать, приговаривая:
На лошадке, на лошадке Боря скачет без оглядки!
— А я? А я? Я тоже хочу!
Еще один карапуз, совсем маленький, подлетел к Петру и обнял его свободную ногу.
— Вы почему мешаете дяде разговаривать с гостем? — строго спросила Анна. — Ну-ка, безобразники, марш все в детскую!
Голос ее был строгим, но в глазах пряталась улыбка.
В память моряков, погибших в 1904–1905 годах во время Русско-японской войны, в Санкт-Петербурге на набережной Ново-Адмиралтейского канала был выстроен храм Христа Спасителя. Петербуржцы назвали его Спас на Водах.
На внутренних стенах храма были укреплены бронзовые доски с именами двенадцати тысяч погибших моряков — от адмиралов до рядовых матросов. Над памятными досками были начертаны названия кораблей и находились копии судовых икон. Этот своеобразный памятник был завершен в 1911 году. Деньги на строительство храма собирали по всей России…
В 1932 году по решению советского руководства храм Спаса на Водах был взорван. Камни разрушенного храма были использованы при строительстве Большого Дома — комплекса зданий управления НКВД на Литейном проспекте.
По словам очевидцев, уцелевшая при взрыве бронзовая доска с именами погибших моряков долго находилась в одном из продовольственных магазинов Ленинграда. Мясники разделывали на ней туши…
