— Ты прав,— протянула она.— А как ты сам все это представляешь? — Даже лучше, если это будет план не ее, а Фойерхана. Может быть, это все упростит.
— Смотри.— Лицо Фойерхана, несмотря на щетину и грязь, вдруг стало сосредоточенным и суровым.— Мы вместе пойдем наверх. Подвал останется пустым. Ты уйдешь, я спрячусь в доме, пока не стемнеет. Если он придет раньше и пойдет в подвал, его придется… придется это сделать в доме. Со следами крови я как-нибудь управлюсь. Если не пойдет вниз, я выскользну в сад и подожду там. А если он все-таки пойдет в подвал и обнаружит, что меня тут нет, то помчится вверх по лестнице, начнет обыскивать дом, выбежит на улицу, не знаю, что еще… и я его прикончу. Или не пойдет проверять и отправится на прогулку — тогда как мы договорились.
Сузанне пришлось признать, что Фойерхан учитывает все возможности. Как союзник он весьма полезен… Как временный союзник.
— Хорошо,— кивнула она.— Ты обо всем подумал.
— Минутку! Мне понадобится твоя машина, на случай, если его в доме… Тогда придется тело вывезти.
Она кивнула.
— Ты прав. Машину я оставлю поблизости и вернусь на метро. В доме меня никто не знает, никто ничего не заметит. Оставишь ее потом у станции, а я завтра или послезавтра заберу.
— Где она стоит?
— В переулке за Лудольфинштрассе. Кроваво-красный «опель-кадет» номер B-ZT 3647 ZT, как мои инициалы. У меня она только две недели, так что никто из соседей не обратит внимания.
— Тогда…— Он странно ухмыльнулся.— Теперь мне осталось только сказать да.— Он явно чувствовал себя хозяином положения.
Сузанна вдруг нахмурилась. «Что, если он отправится в полицию и меня выдаст? На пистолете отпечатков не будет, она в перчатках. Но кто же еще мог его отсюда выпустить? Подстрекательство к убийству. Ничего не докажут… но все улики против меня… Еще есть время уйти… Что за глупости!»
— Идеальное убийство,— протянул он.— Верно. Было бы еще идеальнее, если бы потом и я откинул копыта.
— Но как? Когда обнаружат тело Томашевского, обыщут дом и найдут тебя тут.
— Ты можешь заехать еще раз и… Все подумают, что это сделал Томашевский. Идеальное двойное убийство. И ты избавишься от нас обоих!
«Он читает мысли?» Сузанна глубоко вдохнула. Ее уже не знобило — была холодна как лед. В этот момент она сожгла за собой все мосты. Сразу поняла, что все прежде было лишь фантазией и игрой. Теперь дело пошло всерьез.
— Это твой риск. Мой ничуть не меньше.— Она посмотрела ему в глаза.
Он отвел взгляд.
— Ну тогда… Да, нам не обойтись друг без друга. Будь что будет!
— Значит, ты берешься?
— А что еще мне остается?
Она перевела дух: значит, угадала верно. Было тяжко, но она справилась.
— Вот ключи. Большой — от входа, их два. Два поменьше — от решетки и стальных дверей. Их у меня по одному. Тебе придется…
— Томашевский знает… Ах да. Кроме него кто-нибудь знает, что у тебя остались ключи?
Она покачала головой.
— И в мастерской вряд ли вспомнят, тем более она далеко отсюда. Я заказала дубликаты перед разводом, сама не знаю почему. Ключ от входа мне оставил Томашевский, поэтому их два.
— Годится.
— Вот еще ключи от машины… Смотри, чтобы их не нашли, когда тебя освободит полиция. Если выпадут из кармана, конец всему!
— Ну я-то не полный идиот! Теперь оружие.
— Ах да, конечно…— Она просунула ему оружие сквозь решетку.— Как я уже сказала, там три патрона. Должно хватить…
— Хватит.
Ее залила горячая волна. Что, если он вдруг передумает и будет держать ее на мушке? Чтобы заглушить испуг, заговорила так быстро, что даже захлебнулась.
— Когда-то тут в саду часто стреляли. И не забывай, что около десяти появится полиция. Возможно, с ними прибудет пара репортеров. Ты должен разыграть все как по нотам, придумай сам, как. И постарайся не забыть, что своим спасением ты обязан давней юношеской любви, ведь мы не виделись больше десяти лет, верно?
— Ну разумеется.
— Не забудь выбросить пистолет. Так, чтобы его не нашли в ближайшие сто лет.
— Я все-таки не слабоумный!
— Ну хорошо, пошли!
Он отпер решетку и зашагал к лестнице, даже не обернувшись.
Сузанна, поникнув в углу, следила за ним. Она испытывала жестокое разочарование. Возможно, подсознательно она ожидала хотя бы краткого объятия, несколько благодарных слов… Неужели он догадался, что стал всего лишь инструментом в ее руках?
Ну и что? Подобный уговор тем прочнее, чем сильнее участвует в нем трезвый ум, чувства в таком деле — узы ненадежные… Словно в тумане она смотрела, как Фойерхан поднимается по ступеням. Теперь у него и ключи, и оружие; и ничего уже не изменить. Она чувствовала себя совершенно опустошенной и измотанной.
— Чего ты застряла? — вполголоса окликнул сверху Фойерхан.
— Иду-иду…— Она не заметила ступеньки, споткнулась, едва успев упереться рукой о стену и восстановить равновесие. Наконец оказалась в коридоре. — Гюнтер, куда…
— Тс-с!…
Теперь услышала и она. Шаги на дорожке перед домом; шаги, которые приближались… Томашевский!
Она замерла, словно громом пораженная. Видела, как Фойерхан исчез в дверях подвала и осторожно их прикрыл за собой; хотела было кинуться за ним… Нет! Нужно убираться отсюда… А как же алиби?
Снаружи задребезжали ключи. За самой дверью кто-то закашлялся.
Она стремительно исчезла в спальне.
12. Комиссар Манхардт
На расшатанном письменном столе комиссара Манхардта лежали образцы объявлений, приготовленные для публикации в берлинских газетах. Ими пытались привлечь в полицию способную молодежь.
Полиция ищет людей, которые по понедельникам не знают, что будут делать целую неделю.
«Нечего сказать, здорово,— подумал Манхардт.— Дерьмо!» Сам он уже сегодня знает, что будет делать до скончания века: жаловаться на свою работу, которая у него вот где сидит и одновременно донельзя притягивает. Притягивает, по крайней мере, его честолюбие. А с честолюбием сейчас слабовато…
По-прежнему никаких следов гермсдорфского бандита и его жертвы. Молодой сотрудник банка Ваххольц сегодня утром умер. И операция не помогла. У его матери тяжелый сердечный приступ, и она оказалась в той же больнице, где умер сын; отец добавил пять тысяч марок к награде за поимку преступника. На Рождество Ваххольц собирался жениться. Коллеги превозносят его до небес.
Манхардт был человеком несентиментальным; по крайней мере, он так думал. Во Вьетнаме ежедневно умирают сотни молодых людей, и вообще, если кто-то умирает, ему абсолютно все равно, двадцать ему или восемьдесят. Прожитые годы в миг смерти теряют всякий смысл.
