— Немотствуйте, Суворов! Дабы не сбить Оскара с лирической колеи, не станем разменивать звезды на апеннинские монетки с тем же названием. И прекратите тянуться ухом к его медоточивым устам, а то я приревную. У вас что, проблемы со слухом?
— Со вчерашнего дня заложило. Никак не отпустит.
— И кто на сей раз влепил оплеуху? Бились с вертлявыми призраками?
— Бился с вертлявым собой. Забыл вам похвастаться: я переплыл. Причем и назад доплыл своим ходом.
— В одиночку? Все озеро? Здорово же оно обмелело за мое отсутствие. Коли вы в самом деле его переплыли, значит, мне по силам его проглотить. Вот только закончим, прихвачу бумажный стаканчик и отправлюсь проверить.
— Сначала закончите плакать. За очками у вас скопился аквариум.
— Вину за него я возлагаю на то же Вальдзее. С тех пор, как я в нем тонул, составляя вам же по дружбе компанию, а потом не тонул, потому что нырял уже сам по себе, с тех пор, как оно меня столько слюнявило и разъедало, у меня постоянно слезятся глаза. С каждым днем хуже и хуже… Извините, Оскар, мы отвлеклись.
— И знаете, что интересно, Расьоль? Уплываешь — всегда от себя. А когда приплываешь обратно, то это — к себе…
— Глубокая мысль. Не мысль — а Вальдзее. Оскар, пока этот русский нас с вами не утопил, вы не против продолжить с этимологией?
— Реттау скорее всего происходит от «Реттер». По-немецки — спасатель.
— Смысловая нагрузка опять же немалая. Особенно если учесть, что ее подложили в пеленки к сиротству…
— К чему это нас приближает?
— Не знаю, Георгий. Возможно, к тому лишь, чтоб плыть вместе с ней.
— Не пристав ни к единому берегу?
Пауза.
— А нельзя ли поменьше всех этих лирических, лиро-мистических, лиро-астрономических и навигационно-лирических отступлений? Я забыл захватить свой секстант.
— Не бушуйте, Расьоль. Оскар прав: в кои-то веки мы погружаемся на глубину, причем еще даже не тонем.
— Тогда задрайте люки: неровен час, в них польется мой гомерический смех.
— Дорогой Жан-Марк, раздражение ваше понятно. Но разве лучше и дальше скользить по поверхности? Если мы не нырнем, опасаюсь, куда бы мы ни подались, нас будет ждать там все та же веревка…
-----------------------------------------------------
— …чет сказать, что Лира — это фантом. Но вы же сами нам демонстрировали ее фотографии! Да еще с поддельными родинками. С кем же спали тогда эти трое слепцов? Затащили в постели мраморных теток из сквера?..
— Нет, Расьоль. Никакой не фантом. Она была плотью и кровью. Просто несколько больше, чем плотью и кровью.
— Иисусом Христом? Янусом? Осьминогом-Буддой? Големом? Или этой, как ее… Пус… Пусс… Эмпусой, пожиравшей с потрохами возлюбленных? Покровом Майи? Иллюзией? Ха-ха! Иллюзия из плоти и крови? Не слишком ли это блаватски, мой друг? Она же терпеть не могла белиберду с верченьем столов и пуканьем вызванных духов. Подумайте сами, Суворов! Дарси, а вы? Почему он молчит? Георгий, он не заснул там на стуле?
— Дарси изображает молчание. Чтобы уж полный набор: чуть глухой, чуть слепой, чуть немой.
— И все трое — чуть идиоты. Надеюсь, пока что из плоти и крови…
-----------------------------------------------------
— …гласны, что всеобщая амбивалентность — лейтмотив современной культуры?
— Что вы хотите этим сказать?
— Оскар хочет сказать, что, к примеру, Дарси пишет, как Дарси, но при этом желает писать, как Суворов или Расьоль. Сам Расьоль, не имея возможности не писать, как Расьоль, предпочел бы писать, как Суворов и Дарси…
— А, простите, сам Суворов?
— Суворов пишет, как Суворов, не желает писать, как Расьоль, не умеет писать, как сэр Оскар Дарси, ну а хочет писать так, как пишет сам Суворов, но — лучше…
— Экий он мазохист! Впрочем, с надежной страховкой: писать лучше Суворова то, что он пишет, сможет только он сам, потому что желающих написать так, как он, лет уж семьдесят нет в Интернет-обозримых широтах. Неизвестна статистика только по Антарктиде…
— Погодите, Жан-Марк. Что вы делаете?
— Изображаю пингвина. Маэстро Суворов, не поставите ли автограф для нашего племени? Там, за дверью, толпятся еще и моржи. Не стесняйтесь, используйте лысину…
— Полдвенадцатого, господа. Не самое подходящее время для ссоры. Может, нам разойтись?
— Черта с два! Хочу проследить до конца за вашей петляющей, ящерной мыслью. Суворов — тот тоже желает, но прикидывается, что уже проследил.
— Я устал.
— Черта с два.
— Хорошо: я запутался.
— Оскар, не выйдет. Колитесь. Что там с Лирой фон Реттау?
— Насколько я знаю, она умерла. Вот только…
— Дарси, мы ждем!
— Она умерла, но как бы… не до конца.
— Частичный паралич?
— Примерно.
— Насколько я понял ваш образ, она… Вы сами рискнете сказать это слово? Не встревайте, Георгий, пусть скажет сам… Ага, еще один приступ молчания. Что ж, предлагаю игру: всем — по листику. Каждый пишет на листике слово.
Пауза.
Пауза.
Пауза.
— Ну что теперь, когда карты открыты? Все, похоже, в кроссворде сошлось?
— Не совсем.
— Расьоль, вы опять? Разве это вот, на столе, не ваш кривенький почерк?
— Мой. Но мысль не моя. Мне что-то до смерти скучно. Пожалуй, еще часок-два я подержусь за веревку… А вы потолкуйте.
— Жан-Марк!
— Да-да. Потолкуйте, а я пораскину мозгами.
-----------------------------------------------------
— …новеллы, написанные на вилле в то лето, если вчитаться, представляют собою наметки магистральных сюжетов грядущего века: человек без свойств (рассказ Горчакова); свойства без человека (растворивший хозяйку Бель-Летры в кислоте откровений Фабьен); мир без свойств и даже без человека (символический опус Пенроуза). Что лишь подтверждает нашу догадку, к которой вот-вот примкнет и Расьоль.
— Пока он упрямо сидит в стороне и злобно сверлит нас слезящимся глазом, возьму смелость предположить: из всего вышесказанного сверхзадачу для наступившего века — нашего века, коллеги, — они, с легкой руки графини фон Реттау, видели в том, чтоб вернуть литературе мир, в него — человека, а ему — его свойства. Такое вот нам завещание…
— Это кому же по силам, Георгий? Глухому, слепому, немому? Получается трагикомедия. Не забывайте, что мы — персонажи.
— Увы. К тому же — жертвы синхронности. Получается постмодернистская пьеса.
