Гвин, в чьих жилах текла кельтская кровь, на глазах становился смуглее, его кожа блестела на солнце. А Ричард, со своей не поддающейся загару английской кожей, за время нескольких кратких посещений бассейна успел получить ожоги первой степени на плечах, бедрах, шее, носу и лбу. В одежде он становился похож на актера второго плана из дешевого видео или порнофильма: отталкивающе-неряшливо размалеванного и освещенного тусклым светом лампочки. Без одежды он напоминал себе лондонского голубя. И даже его худые и красные, как у голубя, ноги нагоняли на него тоску по дому. И еще многое не ладилось у Ричарда здесь, в этом городе на берегу Тихого океана. Он никак не мог избавиться от сухости во рту, что бы он ни пил. Его язык словно сворачивался в трубочку. Крупицы информации вязли на зубах — информации о том, что вот-вот должно было случиться. В его теле в двух местах (слева сверху и справа снизу) при каждом втором ударе сердца словно лопались пузырьки феерической боли. Потом боль отпускала. А по ночам он писал обзоры биографий и делал пометки в романе «Без названия», готовясь к встрече с читателями в Бостоне, где их турне заканчивалось.
Что-то с Ричардом было не так в этом городе у Тихого океана, который, ширился во все стороны, куда ни кинешь взгляд. Пару раз, когда у Гвина было интервью на радио или на телевидении, Ричард, собравшись с силами, позволял отвезти себя в город, он присутствовал на встрече Гвина с читателями в каком-то супермаркете. Этот город был похож на город, который превосходно держится после ядерной катастрофы, после попадания метеорита размером с Эверест или после тысячекилометрового цунами. На тысячи квадратных километров вокруг все было заражено и разрушено, но солнце, предприимчивость и совместные усилия многонациональной общины снова ставили все на свои места. Как Гвин льстиво поведал аудитории в начале своей творческой встречи с читателями, Лос-Анджелес очень напоминал Амелиор… лишь с некоторыми отличиями. Когда Никита Хрущев, пролетая над Западным побережьем США, увидел все эти бассейны, невинно обращенные к небу, он понял, что коммунизм проиграл. А Ричард каждой клеткой своего тела чувствовал, что, какие бы идеи он ни отстаивал — трудно передаваемые на словах, заумные, сложные, — в любом случае он проиграл. Лос-Анджелес повсюду искал трансцендентное. Астрология, гадания, культ тела, посещение храмов — все это были лишь суетные попытки постичь божественный промысел, получить совет и рекомендацию, как лучше поступить здесь и сейчас. Но главное — как подготовиться к будущему. Ричард к будущему не был готов. Тело Ричарда об этом знало, это телесное знание, казалось, проникло во все его полости; это было знание не в форме мысли: оно улавливалось носом, звучало в ушах, першило в горле.
Женщины понимают время. (Джина уж точно понимает, что такое время.) Женщины умеют направлять свое воображение в будущее и помещать себя в какой-нибудь момент в будущем. Время — это измерение, а не сила. Но женщины ощущают его как силу, потому что ежечасно чувствуют на себе его атаки. Они знают, что к сорока пяти они будут наполовину мертвы. Мужчинам не приходится сталкиваться с такой информацией. Для мужчины сорок пять лет — это самый расцвет. Расцвет? У них климакс. А у нас расцвет. Но именно поэтому наши тела рыдают и покрываются испариной по ночам: потому что мы тоже наполовину мертвы и не знаем, как и почему это произошло.
— У-у, — сказал юный пиарщик. — Вид у вас не ахти. Очень болит?
— Не так сильно, как вы думаете, — ответил Ричард.
— Простите?
— Не так, как вы думаете.
— Простите?
Ричард помотал головой. На самом деле ему было очень больно. Еще до рассвета Ричард выполз из постели и направился к зеркалу в ванной, охваченный необычайно сильной тревогой. Его лицо разнесло как телевизор. Он был похож на одного из Симпсонов. На Барта Симпсона. В профиль лицо Ричарда напоминало персонажа газетной карикатуры, изображающей приемную дантиста. Но анфас он выглядел как Барт Симпсон. Потому что у него, как назло, разболелись сразу два зуба: один снизу справа и другой сверху слева.
В аэропорту Ричард с Гвином сидели, а юный пиарщик бился головой о стенку в ближайшей телефонной будке, пытаясь перенести интервью. Их рейс в Бостон задерживали, и отсюда проистекали дальнейшие осложнения. После встречи с читателями в Бостоне они должны были ненадолго заскочить в Провинстаун — это на другой стороне залива, на мысе Кейп-Код, — чтобы поприсутствовать на вечеринке то ли у парфюмерного магната, то ли у короля гамбургеров, который финансировал издателей Гвина. Юный пиарщик вернулся к ним со словами:
— Парень из «Глоуб» и дама из «Геральд трибюн» встретят нас в аэропорту, и мы сможем провести двойное интервью в такси.
— Ты дозвонился до Эльзы Отон?
— Меня соединяли только с секретаршей, которая только орет и ничего не хочет передавать.
Молодой человек грузно опустился в кресло.
Гвин не сводил с него пристального взгляда:
— Попробуй еще раз. В чем дело? Она — третий член жюри фонда «За глубокомыслие».
В Лос-Анджелесе перед началом встречи Гвина с читателями юный пиарщик показал на затерянное в небе одинокое облачко — розовое, похожее на поварской колпак — и предсказал (как оказалось, он ошибся), что никто не придет, потому что это Лос-Анджелес. Похоже, в Лос-Анджелесе небо могло изображать только одно: космический вакуум. А на вопрос, какая в Лос-Анджелесе завтра будет погода, небо, как и Гвин Барри, когда его спросили, что третье тысячелетие несет «Амелиору», воздержалось от комментариев. Небо над Лос-Анджелесом считало комментарии излишними.
~ ~ ~
Встречи Гвина и Ричарда с читателями должны были состояться в переоборудованном театре в деловом центре Бостона в одно и то же время. Увидев толпу у входа, толпу в вестибюле, толпу в коридоре, толпу в баре, где они с Гвином будут подписывать книги, Ричард счел это благим предзнаменованием. Стол Гвина был уже готов, точнее, стола почти не было видно под грудами книг: стопки «Возвращенного Амелиора», стопки «Амелиора» и, боже, стопки «Города вечного лета» в новой яркой и оригинальной мягкой обложке. Подойдя к своему столу, разумеется совершенно пустому, Ричард принялся разгружать свой мешок. Вытаскивая первый экземпляр «Без названия», он, как всегда, занозил палец о грубый переплет. Ричард посмотрел на Гвина и постарался изобразить на своем лице выражение лица Гвина — изобразить кроткое, зачарованное, ничему не удивляющееся лицо. А еще Ричард попытался почерпнуть уверенность в безудержном энтузиазме американцев. В Англии, если бы ваш любимый писатель (и к тому же ваш брат-близнец, которого вы давно потеряли из виду) устроил чтение в соседнем доме, вам бы даже и в голову не пришло выйти из дому и посмотреть, что там происходит. Но американцы — другое дело, и если уж они что решили, то они идут и делают это.
А на ближайшие четверть часа оба писателя должны были занять места в специально отгороженной части бара, где их уже дожидалась готовая поднять заздравную чашу команда журналистов и университетских преподавателей. Среди них была и Эльза Отон. Ричарда поразило то, как она выглядит. Это была уже не та угловатая, похожая на Джину, дриада с фотографии: он бы, наверное, ее не узнал, если бы не увидел рядом с ней Гвина. По странному стечению обстоятельств Ричард решил отказаться от дальнейшей клеветы на своего друга. Но после разговора с Гвином (прощаясь, он одарил ее полновесным рукопожатием, ухватив ее ладонь двумя руками, словно для совместной молитвы) Эльза подошла к месту, где стоял Ричард со своим помятым лицом и пластиковым стаканчиком с белым вином. И Ричард подумал: «А что, если?..» и произнес:
