Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 121
Вскоре после твоего отъезда к нам в дом переселился Энрике. Ты его видела — один из двух друзей Алекса, с которыми он проводил весь последний год. Алекс спросил — как мне будет лучше: если они с Энрике снимут себе квартиру в городе или если они будут жить дома. Я сказала: дома. Теперь они выходят вдвоём к завтраку — весёлые, красивые. Как будто у меня два сына. Я улыбаюсь и варю кофе. Правда, только по субботам и воскресеньям — в будние дни я уезжаю из дому раньше всех. Энрике очень славный мальчик. Он услужливый и приветливый, в нём совершенно нет агрессии. Хотя он старше Алекса на пять лет, выглядят они ровесниками. Они одного сложения и очень любят меняться одеждой. Четыре года тому назад он уехал из Мексики, у него были проблемы с родителями. Об этом он сказал мельком и с таким подтекстом — вроде бы в похвалу мне, которая оказалась такой толерантной. Энрике заканчивает курс дизайна и уже приглашён в какую-то известную фирму. Алекс полностью определился в социологию, но в этой области его интересует исключительно гомосексуальный аспект.
Гриша с ними в чудесных отношениях — по-прежнему стоит хохот каждый раз, когда я прихожу с работы, а они в гостиной. Я улыбаюсь и прошу принять меня в компанию. Я ровно та самая, какой меня хотят видеть мой сын и мой муж: доброжелательная, — ТОЛЕРАНТНАЯ, УЖАСНО ТОЛЕРАНТНАЯ! — я всем все разрешаю: сыну спать с мальчиком, мужу спать с девочкой. Я просто само великодушие. Меня все обожают, Гриша внимателен и ласков, как никогда прежде. Я ни слова не говорю о Лайзе, и он мне очень благодарен. Объятия его по-прежнему горячи, а когда я перестала ходить на их университетские развлечения, он просто пришёл в восторг от моей деликатности: я уступила Лайзе место возле него в социальной жизни. Остались две университетские пары, куда я, как и раньше, хожу с Гришей. Двусмысленность и невысказанные, но вполне договорные отношения. Недалеко время, кажется, когда мы будем ходить в гости втроём. Гриша только того и хочет. Хотя виду не показывает. Но на это моей толерантности, кажется, уже не хватит. Наконец-то я могу сказать тебе честно: я страшно боюсь, что он уйдёт. Я согласилась на любые формы отношений, только чтобы он оставался со мной. Можешь перестать меня уважать.
Ну, хватит об этом, вроде бы все переговорили. А, вот ещё новость! Разговаривала по телефону с Ритой. У неё новый грандиозный план. В будущем году исполняется пятьдесят лет с того дня, как она бежала из Эмского гетто. (Между прочим, ещё через два с половиной месяца после этого дня мне стукнет пятьдесят!) Решили устроить в Эмске встречу тех, кто остался в живых, и мать моя, представь себе, тоже собирается поехать. Бредовая идея, но она по плечу моей матери. В инвалидном кресле тремя видами транспорта — от Хайфы в Одессу на пароходе, оттуда самолётом в Минск, а из Минска поездом в Эмск. Сначала я страшно разозлилась: ну, сидела бы себе на месте! А потом я вдруг осознала, что и в этом проявление её идиотически-геройского характера: она не желает считаться ни с чем, и меньше всего с собственным состоянием. Мне же она предписывает приехать за ней в Хайфу и совершить с ней все это путешествие.
Да, я хочу! Я поняла, что хочу увидеть все это собственными глазами, это будет посильнее, чем сеанс психоанализа на кушетке, не фрейдовское заглядывание в родительскую постель в момент своего зачатия, а живое прикосновение к прошлому семьи и народа. Извини за пафос. Скажи мне, пожалуйста, получила ли ты приглашение на эту встречу? Поедешь ли? Почему-то одна мысль, что ты будешь там, делает эту поездку для меня бесконечно важной.
Знаешь, как я живу? Как на минном поле: обхожу опасные места — об этом не думать, о том не говорить, этого не упоминать… И вообще поменьше думать! Только с тобой я могу разговаривать без опасений нарушить хрупкое равновесие моей идиотской жизни. Целую.
Эва.
18. Декабрь, 1991 г., Хайфа
Рита Ковач — Павлу Косинскому
Дорогой Павел! Всю жизнь мы прожили с тобой рядом, у нас были одни идеалы, одни цели, одни друзья. Но так случилось, что под конец жизни мне открылся Господь, и теперь мне хочется только одного — разделить со всеми моими близкими свою радость. Когда человек делает один шаг навстречу Богу, Бог делает сразу два. Необходимо только одно небольшое движение — признать, что без Бога человек ничего не может. Когда я думаю, какую энергию, силы и какой героизм мы проявляли не ради Божественных целей, а ради человеческих, я испытываю большое горе. Я не зову тебя приехать в Хайфу, зная, как трудно тебе оставить бедную Мирку, но хочу предложить небольшую поездку в Белоруссию. Дело в том, что я получила письмо от одного старого хмыря, с которым мы были вместе в гетто и вместе вышли, так вот они устраивают встречу всех уцелевших, и будет тот священник-еврей, который помогал доставать оружие для побега. Интересно на него посмотреть. Я предлагаю тебе приехать в Эмск, где мы встретимся, несомненно, последний раз. Меня повезёт Эва, но возможно вместе со мной поедет и Агнесса, моя английская подруга. Ни в Лодзь, ни в Варшаву я, конечно, оттуда не поеду, а ты как раз мог бы и поехать. Всё-таки ты на своих ногах.
Кроме того, Павел, я не скрою, что ОЧЕНЬ хочу поделиться с тобой тем, что я обрела. Я сожалею, что моя ВСТРЕЧА произошла так поздно, но, пока человек жив, никогда НЕ ПОЗДНО. Я горячо молюсь, чтобы встреча произошла — моя с тобой, а твоя с Господом. Пусть Бог благословит тебя и твоих близких.
Твоя старая подруга Маргарита (Рита) Ковач.
19. Январь, 1992 г., Иерусалим
Эва Манукян — Эстер Гантман
Милая Эстер! Я даже не успела тебе позвонить из дому, настолько всё произошло экстренно. Мне позвонили утром пятого января из Хайфы и сказали, что сегодня ночью скончалась Рита. Гриша сразу повёз меня в аэропорт. Диким образом, с двумя пересадками и восьмичасовым ожиданием во Франкфурте я добралась до Хайфы, и на следующий день состоялись похороны моей матери. Многие вещи меня поразили, тронули и даже потрясли в этот день. Сейчас ночь, я полна впечатлений и не могу спать — ещё и сдвиг во времени. И решила тебе написать. У моей матери оказалось прекрасное лицо. В конце жизни она его заслужила! То напряжённо-подозрительное выражение, которое ей было всю жизнь свойственно, сменилось на покой и глубокую удовлетворённость.
Незадолго до смерти она постриглась, и у неё седые волосы, и густая чёлка вместо того учительского пучка, с которым она ходила всю жизнь. Нелепо звучит, но ей это очень идёт.
Для совершения поминальной службы ей была оказана большая честь — гроб с телом отвезли в англиканскую миссию в Иерусалиме, и тут я оказалась в месте, о существовании которого я и не догадывалась.
До начала службы в очень аскетическое помещение миссии вошёл еврей в кипе и в талесе, самого натурального вида еврей, и над закрытым гробом прочитал еврейские Поминальные молитвы.
Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 121
