культур, про которые они ничего не знали. Проблема эта стояла не только в первые годы «дружбы народов». Как язвительно писал в 1962 году Е. Г. Эткинд, один из ведущих советских переводчиков, «универсальный переводчик», работающий только с подстрочником, переводил на русский с «бенгальского, шведского, польского, китайского, румынского и банту – языка негров», совсем не зная ни этих языков, ни литературы, культуры и истории народов, которые на них пишут [Эткинд 1962:133][280]. При этом повсеместность и общепринятость такой практики не помешала вменить ее в вину Бродскому. Использование подстрочника в отсутствие языковых и культурных познаний только усугубляло стирание национальных различий и тривиализацию литератур национальных меньшинств. С другой стороны, практика эта давала работу многим литераторам, которые не знали других языков, кроме русского. А еще она позволила Ф. Розинеру написать роман «Некто Финкельмайер».
Герой-эпоним, еврейский поэт Аарон-Хаим Менделевич Финкельмайер (имя якобы звучит «слишком по-еврейски»), мелкий служащий в рыбной промышленности, является, по словам Нахимовски, поэтом, «пишущим в стол», который лишен возможности публиковаться под собственным именем [Nakhimovsky 1992:182][281]. Про свои стихи он говорит: «интимная подробность моей частной жизни» [Розинер 1981: 117]. По ходу очередной командировки в Сибирь Финкельмайер знакомится с охотником Манакином, представителем крошечного этнического меньшинства, тонгоров[282]. У Манакина три занятия: охота, устная поэтическая декламация и пьянство. Финкельмайер перелагает слова охотника в строки русской поэзии и соглашается заплатить тому половину гонорара за якобы перевод стихов «Айона Непригена», сибирского охотника и лирика. Под видом перевода стихов «Айона Непригена» Финкельмайер создает лучшие свои строки, и Айон Неприген, литератор, воплощенный в Манакине, становится ведущим национальным поэтом тонгоров. Манакин поступает в вечернюю школу, бросает работу и в итоге становится высокопоставленным местным партийным работником. И все же идиллическая «дружба народов», воплощенная в отношениях между евреем и тонгором, завершается катастрофой. Манакин умудряется опубликовать первый том стихов «Айона Непригена», написанных Финкельмайером, под собственным именем, тем самым разрывая связи между Финкельмайером и его поэзией. Трудовой стаж у Финкельмайера неубедительный, он связан с кружком неофициальных художников и вообще ведет рассеянную жизнь – все это делает его идеальной мишенью государственной кампании против тунеядства; по ходу суда, который выглядит литературной переработкой суда над Бродским в 1964 году, советская власть признает Финкельмайера виновным, и его ссылают в Сибирь.
Отношения между евреем и «национальным поэтом» тонгоров – основная коллизия романа, его еврейская шутка. В романе тщательно подчеркнуто еврейство Финкельмайера. Его имя, облик, речь, сексуальность и личная биография построены на стереотипах. У него крючковатый нос, большие влажные глаза, ироническое выражение лица; он непомерно высокого роста и крайне неуклюж. Он вырос в московском районе, который называет «местечком», говорит на «жаргоне» (идише), а по-русски неправильно, с еврейскими интонациями. Отец его работал в швейной промышленности и попал в тюрьму за торговлю женской одеждой на стороне. Детские годы Финкельмайера и Зильбера у Карабчиевского во многом похожи.
Финкельмайер, стопроцентный еврей, не создает при этом литературных произведений, которые отражали бы его еврейство: его творчество отражает в себе роль еврея как посредника, одновременно и зримого, и незримого. Именно то, с каким блеском Финкельмайер играет эту роль, и приводит к беде. В одном из самых комичных эпизодов романа Розинера Финкельмайер сдает вступительные экзамены в университет и проваливается: его обвиняют в списывании, поскольку в длинных цитатах из «Евгения Онегина», которые он приводит, сохранена уникальная авторская орфография, что, по словам преподавателя, свидетельствует о том, что «книга лежала у вас на коленях, молодой человек» [Розинер 1981: 63]. Финкельмайер говорит в свою защиту, что знает роман наизусть, но это не помогает. Пытаясь оправдаться, он случайно коверкает русский язык, и ему предлагают для начала научиться «правильно говорить по-русски». Пока его выволакивают из кабинета проректора, он цитирует знаменитый пассаж из пушкинского романа – тот, в котором Татьяна пишет письмо Онегину. Пишет она по-французски, и Пушкин-нарратор извиняется за то, что его героиня плохо знает русский:
Я должен буду, без сомненья,
Письмо Татьяны перевесть.
Она по-русски плохо знала,
Журналов наших не читала
И выражалася с трудом
На языке своем родном
[Пушкин 1950: 59].
Приведенная Финкельмайером цитата из пушкинского извинения за Татьяну – великолепная отправная точка для длинного вектора русской литературы. Топос еврея, плохо говорящего по-русски, а в более общем виде – отсутствие родного языка уходят как минимум в историю русской и европейской литературы XIX века и обнаруживаются в произведениях лучших русско-еврейских писателей века XX, в том числе и у Мандельштама, который пишет о своем отце, что у того было «все что угодно, но не язык» [Мандельштам 1990, 1: 19–20]. Еврей, которому отказали в поступлении в университет из-за его еврейства и неспособности правильно говорить по-русски, цитирует величайшего русского поэта и заявляет о своем сходстве с ним и с его героиней, которая тоже не умеет правильно говорить по-русски. Финкельмайер использует текст Пушкина в свою защиту, преломляя собственные чувства через призму чужого языка. Читатель знает, кто такой Пушкин и кто такой Финкельмайер, и именно пропасть между ними и придает комизм сцене.
Однако то, что здесь выглядит комическим, дальше по тексту превращается в трагедию, когда Финкельмайер отрекается от собственных произведений. Манакину, тонгору-охотнику, удается перехитрить своего так называемого переводчика: он публикует стихи Финкельмайера под собственным именем, Данила Манакин, и автор не выражает никакого протеста. В силу отсутствия материальных доказательств того, что это его тексты, Финкельмайера судят за тунеядство и в итоге ссылают в Сибирь. Ирония заключается в том, что модель литературного творчества, которой пользуется Финкельмайер, действительно является тунеядством или паразитизмом: он полностью зависит от того, что уже было сказано на другом языке.
Финкельмайер – вымышленный персонаж, однако вымысел этот основан на реально существовавшем феномене написания текстов с использованием нанятых анонимных авторов, соавторства и даже написания собственных текстов под видом переводов с языков малых народов СССР. Особое историческое сочетание юридической практики, идеологии, литературы и политики, вкупе с общей системой принуждения в СССР, привели к появлению специфического типа культурной продукции, который тут же ломался под давлением того, что производил. В «Некто Финкельмайер», как и в советской реальности, евреи занимали позиции во всех регистрах дисциплинарного режима: они определяли, направляли, цензурировали и воспроизводили советскую культуру в ее официальных и неофициальных формах. Эта система и создала ту нишу, в которой могли появиться «Финкельмайер» как роман и Финкельмайер как феномен.
Произведения поэта и переводчика С. И. Липкина (1911–2003) представляют
