на мою задницу, пока я работаю, и уминать его бутерброд. Уже второй. Толстый, мягкий, безглютеновый хлеб, который на самом деле очень вкусный, хрустящий салат, дижонская горчица, майонез и курица, приготовленная с первыми весенними травами, которые Руни за годы взрастила в горшочках на задней террасе.
Я вздыхаю и отодвигаю свою почти пустую тарелку, слишком насытившись, чтобы есть ещё что-нибудь. Себастьян бросает взгляд на мою тарелку, прожёвывает, затем проглатывает.
— Ты собираешься это доедать?
Я улыбаюсь и пододвигаю ему тарелку.
— Налетай, älskade.
Он замолкает, не донеся бутерброд до рта, затем опускает его.
— Что это значит? Рен так называет Фрэнки.
Мои щеки заливает жаркий румянец. Я не хотела произносить это слово, просто оно приходило мне на ум каждый раз, когда я смотрела на Себастьяна в течение нескольких месяцев. Удивительно, что я не ляпнула это раньше.
Я подталкиваю его носком в бедро и улыбаюсь, немного смущённая, но очень влюблённая.
— Это означает «возлюбленный».
Себастьян смотрит на меня в этой своей манере, которую я иногда замечала, но говорила себе, что слишком много выдумываю из-за склонности к гиперактивному воображению, как и у всех любителей читать романы. Эти серые глаза с густыми тёмными ресницами смотрят горячо и голодно. Себастьян со стуком ставит тарелку на стол.
— Я больше не голоден.
— Ты уверен? Ты был не на шутку голодным.
— Был, — он берёт меня за руку и притягивает к себе. — И сейчас голоден.
Я забираюсь к нему на колени и устраиваюсь поудобнее, кладя руки ему на плечи. Он смотрит на меня снизу вверх, позволяя запустить пальцы в его непослушные тёмные волосы.
— Зигги.
— Хм? — свет целует его кадык, когда тот приподнимается при глотке. Я наклоняюсь и тоже целую его.
Себастьян снова сглатывает, его руки обхватывают меня за талию, опускаются на ягодицы.
— Я нервничаю.
Я отстраняюсь, затем наклоняю голову набок.
— Из-за чего, Себастьян?
— Занятия любовью. Я никогда этим не занимался. У меня была чёртова уйма секса. И ни разу не на трезвую голову. Никогда с тем, кого я любил. Я… немного волнуюсь. Но единственное, что меня не останавливает — это то, что я уже восемь месяцев страдаю от посинения яиц, которое может свести меня с ума, если я ничего с этим не сделаю, — он улыбается в ответ на мой смех, сверкая зубами, прищуривая глаза, такой довольный, что развеселил меня. — И… ну, знаешь, всё это желание заняться с тобой любовью. Это тоже довольно сильный стимул преодолеть свой страх.
Я откидываю назад эти тёмные пряди, провожу пальцем по его подбородку, по ямочке на подбородке.
— Буп.
Себастьян прищуривается, глядя на меня.
— Мы с тобой, — шепчу я, прежде чем поцеловать его подбородок, скулу, шрам, пересекающий левую бровь, — разберёмся с этим вместе. Я нервничаю. Ты нервничаешь. Мы будем нервничать вместе. Мы будем прикасаться друг к другу, пробовать и, надеюсь, немного смеяться, а потом мы будем самими собой, вместе, как бы нам ни показалось правильным. Это будет прекрасно. Этого будет… более чем достаточно.
Его руки скользят вверх по моей спине. Его бёдра двигаются подо мной.
— Тогда, думаю, нам стоит приступить к совместным пробам.
Я тихо смеюсь, затем наклоняюсь для ещё одного медленного, смакующего поцелуя.
— Я тоже так думаю.
Себастьян подаётся ближе, целует меня крепче, и его руки крепко сжимают мои бёдра. Я прижимаюсь бёдрами к его талии, придвигаясь к нему ещё ближе. Он вздыхает, когда я делаю это, и на его губах появляется улыбка.
— Ты собираешься перевернуть мой мир, не так ли? — бормочет он.
— Таков план.
— Отлично.
Я взвизгиваю, когда Себастьян поднимает нас обоих на ноги и ведёт к дивану по тёплому деревянному полу, который солнечный свет окрашивает в медово-золотистый цвет. Он осторожно опускает меня, затем забирается сверху, прижимаясь ко мне всем телом.
— Мне понравилось то, что мы сделали в книжном магазине, — тихо говорит Себастьян.
Я улыбаюсь ему.
— Мне тоже.
— С другой стороны, с тобой мне в любом случае всё понравится.
— Почему же?
— Потому что это ты, глупышка, — он целует меня в шею, затем делает глубокий вдох. — Боже, Зигги, ты так хорошо пахнешь. Мне нужен маленький флакончик с твоими духами, чтобы я мог брать его с собой в дорогу.
Я улыбаюсь, целую его волосы, провожу руками по твёрдым, упругим мышцам его спины.
— Это просто мыло и моя кожа.
— Проклятье. Что ж, похоже, мне придётся брать тебя с собой всюду, куда бы я ни отправился. С этим ничего не поделаешь.
Он снова смещается вверх по моему телу и целует меня, глубоко и жадно, вжимаясь в меня бёдрами.
— Себастьян.
— Ммм?
— Я хочу быть обнажённой. Я хочу, чтобы ты тоже был обнажённым.
Он отстраняется так быстро, что я смеюсь, срывает с себя рубашку, обнажая это тело, которое на моих глазах исцелялось и укреплялось, обнажая все таинственные отметины, которые я собираюсь изучить со временем, водя кончиком пальца по его коже.
Я тянусь к пуговице на его джинсах и расстёгиваю её, затем тяну вниз молнию. Себастьян прерывисто дышит, когда я сажусь и стягиваю их вместе с его трусами. Он привстаёт ровно настолько, чтобы я могла стянуть джинсы и трусы до щиколоток, затем переступает с ноги на ногу, сбрасывая их. Он поднимает меня с дивана, тянется к моему платью и снимает его через голову.
— Никакого нижнего белья, — хрипит он. — Или лифчика.
— Это изобретения дьявола, — бормочу я, когда Себастьян опускается на колени.
Он нежно покрывает поцелуями мои бёдра.
— Я давно хотел это сделать, Зигги.
Я запускаю руки в его волосы, глядя на него сверху вниз, а он смотрит на меня снизу вверх.
— Я тоже хотела, чтобы ты это сделал.
Себастьян медленно запускает пальцы мне между ног. У него вырывается вздох, прежде чем он наклоняется ко
