class="p1">Я слушаю господина Кошона внимательно, не пропуская ни слова.
— Я выступлю с разоблачением! — восклицает он громко. — Я всем расскажу, кто настоящие враги нашей любимой Родины!
— Какая же ты мразь! — качаю я головой.
— Да-да, вы абсолютно, совершенно правы! — говорит епископ, преисполнившись надежды. — Но только живым я смогу быть вам полезен, учтите это. Я еще много чего знаю!
Он пронзительно вскрикивает, глаза вылезают из орбит, пухлые руки прижимаются к распоротому животу. Брезгливо поморщившись, я тщательно вытираю кинжал о бархатную занавесь и оглядываюсь, проверяя, не забыл ли здесь чего.
— С удовольствием задержался бы, чтобы размотать твои кишки и прибить их гвоздями к полу, — холодно говорю я. — Извини, дела. Вот так, на бегу, и проходит вся жизнь, некогда толком расслабиться, поговорить по душам.
Когда я выпрыгиваю из окна кабинета во двор, за спиной раздается пронзительный вой. Похоже, епископ Кошон осознал, что вскоре встретится с Создателем, и не очень-то рад предстоящему свиданию. От себя добавлю, что смерть от перитонита — скверная штука, но кто скажет, что палач Жанны д'Арк не заслужил ее? Да знаю я, что все люди братья и каждый злодей имеет шанс не только раскаяться, что для таких мерзавцев раз плюнуть, но и исправиться, во что лично я не верю. А верю я в то, что если негодяев почаще убивать, то всем остальным жить становится значительно проще и веселее. Только не надо заводить старую песню насчет того, что никто не вправе решать, кому жить, а кому умереть. Хватит, надоело, когда тебя принимают за полного дурачка!
В гостиницу «Кот и Молочница» я возвратился уже под утро, зевающий слуга пренебрежительно глянул на вусмерть пьяного постояльца, что лыка не вяжет, громко лязгнул засов, оставляя ночь за порогом. Проскользнув к себе в комнату, я упал на кровать и сразу же уснул.
Спал я недолго и проснулся к обеду, настроение — лучше не бывает. Правильным было бы немедленно оставить столицу, но я решил задержаться и поглазеть на коронацию. Последний же день я потратил на знакомство с Парижем. Обошел остров Сите, с которого некогда началась история города, посетил собор Парижской Богоматери и капеллу Сент-Шапель, словом, времени я даром не терял.
Вернулся я за полночь, но в «Коте и Молочнице» жизнь просто кипела, никто и не думал ложиться спать. Прислуга носилась как угорелая, хозяин гостиницы во весь голос распекал повара, не стесняясь в выражениях, а постояльцы, собравшись в общем зале, веселились изо всех сил. По пути на третий этаж я не встретил ни единой души, мягко скрежетнул большой бронзовый ключ, звонко щелкнула собачка замка, дверь комнаты открылась.
Едва прикрыв ее за собой, я сразу же почувствовал, что в комнате есть кто-то еще. Тихо лязгнул кинжал, покидая ножны, но не успел я нанести удар, как незваный гость железными пальцами стиснул мое предплечье.
— Ну, здравствуй, Робер, — произносит знакомый голос. — Франция становится тесноватой, если мы постоянно натыкаемся друг на друга.
— Приветствую, — отзываюсь я, лихорадочно размышляя, как же мне следует поступить. — Какого черта ты делаешь в моей комнате? — наконец спрашиваю я.
— Извини, Робер, но сегодня я буду задавать вопросы, — заявляет Жак Кёр.
Входная дверь за моей спиной распахивается, в комнату мгновенно набивается чуть не десяток мужчин. Все рослые, широкие в плечах, лица суровые, глядят жестко. Не говоря худого слова, у меня забирают все оружие, на дверь накидывают засов. Похоже, что все, кто должен был ко мне зайти, уже здесь, и больше мы никого не ждем.
— Итак, сьер Робер, что вы делали вчерашней ночью в особняке епископа Кошона? — переходит к делу Жак Кёр.
— Не понимаю, о чем вы говорите, — отвечаю я, исподлобья оглядывая набившихся в комнату людей.
Их слишком много, чтобы я мог сражаться или бежать.
Какого черта я остался в Париже, надо было немедленно оставить столицу! А все проклятое любопытство, захотелось, видите ли, поглазеть на торжественную процессию. Ну вот и нагляделся!
— Обыскать его! — командует Жак Кёр.
Не проходит и минуты, как в его руках оказывается медальон Кошона. Как и бывший владелец, я повесил безделушку на шею, не хранить же ее в вещах или в поясном кошеле. Мигом сопрут, я и ахнуть не успею.
— Интересно, — констатирует Кёр. — Снял с епископа Кошона?
— На улице нашел, — с вызовом отвечаю я. — В канаве. Дай, думаю, подберу, что он будет там валяться. Так это твоя безделушка? Выглядит немного по-бабски, но забирай, коли хочешь.
— Трудный случай, мэтр, — басит мужчина, стоящий справа от меня, здоровенный как бык, с расплющенным носом кулачного бойца.
Его тяжелая, словно отлитая из меди, лапа лежит на моем плече, безмолвно предупреждая: не надо шалить, дружище, а не то пожалеешь. Вот я и не шалю, стою ровно, резких движений не делаю.
— Ты так думаешь, Луи? — лениво спрашивает Кёр.
— Если позволите, мы с Мишелем могли бы вразумить этого дворянчика, — предлагает здоровяк. — Вы пока пропустите кружку-другую доброго винца, а когда вернетесь, он запоет не хуже соловья.
— Не думаю, мой добрый друг, — с некоторым сожалением признается Жак Кёр. — А иначе уже отдал бы подобный приказ. Если у тебя и получится заставить его говорить, то еще неизвестно, что он нам пропоет. Сьер Робер чересчур сообразителен, ему ничего не стоит измыслить какую-нибудь особо изощренную ложь. Нет, с ним надо по-другому. — И, обращаясь уже ко мне, произносит: — Сьер де Армуаз, вас желает видеть один ваш хороший знакомец.
— Извольте, дорогой друг, — церемонно отвечаю я. — Перед таким галантным предложением трудно устоять.
Пропетляв около часа по узким улочкам Парижа, черная карета с пикардийским гербом на дверцах останавливается у небольшого особняка, надежно укрытого за высокой оградой. Мне помогают выйти, цепко ухватив под руки, и буквально заносят внутрь. Наверное, беспокоятся, что я сдуру примусь звать на помощь. Скажу честно, даже будь у меня в руках мегафон, вряд ли кто из соседей расслышит хотя бы слабый звук. Дом расположен на отшибе, да и высокие деревья, стеной вставшие вокруг, надежно погасят любой истошный вопль.
Небольшая, скудно освещенная комната, куда меня приводят, выглядит совсем просто. Никаких гобеленов на стенах, из мебели здесь лишь два старых кресла да маленький колченогий столик в углу.
— Я привел его, господин, — с поклоном говорит Кёр.
На его хозяине длинный темный плащ, из-под надвинутого капюшона льдисто поблескивают глаза.
— Пусть все выйдут, — властно заявляет человек в плаще. — Я хочу поговорить с гостем наедине.
Как только закрывается дверь, неизвестный откидывает капюшон.
— Здравствуй, Робер, — лицо его непроницаемо.
— Здравствуйте, господин граф, —
