ответить, но он смотрит на дверь.
– Здесь была женщина. Бывшая судья. Мы подружились. Я говорил ей о том, как
сильно хочу найти давно потерянного сына. И она навела для меня кое – какие справки.
«Здесь была женщина». Он убедил умирающую женщину оказать ему услугу. Мой
отец, который убедил целый приход в своей благочестивости. Ну конечно.
– Почему ты хотел меня найти?
-«Прут и упрек дают мудрость, но ребенок, оставленный в одиночестве, приносит
позор своему отцу». Ты остался один, Авраам?
Имя бьет меня, как пуля. Я вздрагиваю.
– Это больше не мое имя.
– Я дал тебе это имя. Оно твое, хочешь ты того или нет. – Он делает паузу. –
Авраам.
Я снова вздрагиваю. Это имя воскрешает воспоминания где-то глубоко внутри. Я
хочу упасть на колени и умолять о прощении. Инстинкт настолько сильный.
Но затем я задумываюсь над тем, что он сказал. «Ребенок, оставленный в
одиночестве, приносит позор своему отцу».
Это строчка из псалма. Слова врезаются в сознание, терзая меня, пока я не
осознаю, почему. Я смотрю на него.
– В этом стихе говорится, что ребенок, оставленный в одиночестве, позорит свою
мать. – Я прерываюсь, думаю о маминой ладони у моей щеки прошлой ночью. «Ты вырос
таким благородным, добрым молодым человеком».
Я сосредотачиваюсь на этом чувстве. Этого почти достаточно, чтобы прогнать
влияние моего отца из моего сознания.
Он выглядит удивленным, что я поправил его.
– Я считаю, это вопрос интерпретации.
Конечно же, он так считает.
– Ладно. Интерпретируй, как хочешь. Я не опозорил своих отца или мать.
– Возможно, мне следует судить об этом.
– Ты мне больше не отец.
– Авраам, я все еще являюсь твоим отцом. А ты все еще мой сын. Ничто не может
это изменить.
Я стискиваю зубы. На ум приходит другой стих, останавливая ярость, готовую
сорваться с языка. «Мягкий ответ отвращает гнев, а резкое слово разжигает».
– Прекрати, – говорю я, но мой голос звучит слабо, а не мягко. – Перестань меня
так называть.
– Тебя слишком долго не было, Авраам. – Его голос звучит мягко. – Я вижу, как мир
давит на тебя. Подойди, присядь рядом со мной.
Мое сердце замедляется, только благодаря тону его голоса. Когда я был ребенком, я
научился вымаливать его. Мягкий голос означал, что у меня был шанс исправиться.
Я ничего не могу сказать. Я боюсь, что если открою рот, то пообещаю ему все, что
угодно.
– Подойди, – говорит он снова. Он не произносит моего имени. – Дай мне
посмотреть, как ты вырос. Ты, очевидно, сохранил свои уроки. Я горжусь тобой.
Его слова достигают своей цели. Я сажусь в другое кресло.
Он протягивает руку и кладет ладонь поверх моей. Моя рука дрожит, но я не
отдергиваю ее.
– Ты знаешь, почему я выбрал это имя? – спрашивает он. – После того, как твоя
мать проиграла свою схватку со злом, я знал, что тебе придется быть сильным, чтобы
преодолеть эти муки. Я знал, что ты будешь подвергаться испытаниям снова и снова. Так
что я назвал тебя Авраамом.
Конечно же, я это знаю. Он постоянно мне об этом рассказывал.
Я читал историю целиком. Окончательный тест был тогда, когда Бог попросил
Авраама убить своего собственного сына, и тот действительно пошел, чтобы сделать это, надеясь,
что
Бог
вступится.
Каждый раз, когда я читал этот отрывок, я задавался вопросом о подобном уровне веры.
Мой отец продолжает говорить.
– Я знал, что ты будешь подвергаться испытаниям снова и снова. Когда тебя
забрали у меня, я знал, что это будет для тебя самым большим испытанием из всех. Я знал, что ты вернешься ко мне. И ты вернулся.
Я не возвращался.
Но я не могу произнести этих слов. Потому что он прав. Я вернулся. Я здесь.
Мне хочется закрыть глаза и думать о Джеффе и Кристин.
Маме и папе.
Не Джеффе и Кристин. Маме и папе.
Я делаю легкий, дрожащий вдох. Мама была права. Я ни в коем случае не должен
был сюда приходить.
Он больше, чем просто человек. И всегда был.
– Чего ты хочешь? – спрашиваю я.
– Я хочу умереть, – говорит он просто.
Я таращусь на него.
– Я не понимаю.
– Не понимаешь? – Он поднимает руки. – Разве ты не видишь? Разве ты не
видишь, что со мной стало?
Я все еще не понимаю.
– Эта боль. Это мое испытание, Авраам. Эта агония. Это мое наказание за то, что
отпустил тебя. А теперь ты вернулся.
Его руки падают, и он снова кладет ладонь поверх моей руки. И слегка ее сжимает.
Я гадаю, знает ли он, что его ладонь покоится точно над ожогом от плиты.
Может быть, знает. Мой отец ничего не делает просто так.
Если это сделано преднамеренно, то это ошибка. Это напоминание. Необходимое
напоминание.
«Ты был так напуган».
Моя рука превращается в сталь.
Мой отец все еще смотрит на меня, его глаза почти преследуют меня.
– Ты вернулся. Мой мальчик. Это
