герой лишь вздохнул тяжко и под этим моим взглядом, уплелся в сторону кухни — уж там его Руфа без лишних досмотров сразу и накормит и приголубит.
— Евсения, а Любоня то пишет тебе? — провожая глазами, плывущую по тротуару дородную темноволосую горожанку, вдруг, спросил Хран.
— Ага, — в ту же сторону расплылась я. — Еще как пишет. Они с Русаном в Медянске обосновались. И на деньги по векселю Сивермитиса подружка моя открыла свою цветочную лавку. А назвала ее, знаешь, как? «Адьяна».
— Да что ты?
— А то. Зря что ли она последние здесь два дня, хвостом за Тагиром таскалась. Все у него выспрашивала и записывала. Видимо, тогда еще решила, — сделала я логическое умозаключение, скромно при этом умолчав, что «вторым хвостом» таскалась сама. — А Русан пошел служить в городскую стражу. У него там знакомец оказался. Точнее, не в саму стражу, а, как это… что-то по бою с оружием и без.
— Боевым тренером, — прищурился на солнце Хран. — Бьется он и в правду, грамотно — мы с ним «попрыгали» в Адьяне. Да и мужик хороший, сдержанный. Как раз для твоей многодеятельной подруги… Евсения, а от Адоны новостей нет?
— Есть. Любоня с Русаном, когда в Купавную ехали, завернули на всякий случай в заповедный лес. И столько было радости, когда ее там нашли — в нашем доме на озере.
— Так она там осталась?!
— Ага. Представь: помотала Ольбега с его наймитами мороками, а потом, когда они ни с чем убрались, решила остаться. Я думаю, после стольких лет жизни с людьми, нянька моя теперь тоже — не совсем дриада. И ей среди своих лесных подруг скучно станет… Но, и ко мне она вряд ли решится переехать, — подумав, добавила со вздохом.
— Да-а, а место там хорошее. Не хуже Адьяны. И озеро… А на свадьбу вашу…
— Приедет. Вместе с Любоней, Русаном и теткой Свидой. Все уже приглашены. Там и повидаетесь.
— Это, конечно, — неожиданно расплылся мужчина, всколыхнув в памяти наше последнее с Адоной застолье. И как нянька моя подливала Храну бесконечный смородиновый чай. И…
— О, боги! Лишь о вдохновении молю. Ведь остальное в силах я украсть! Мое глубочайшее уважение, досточтимый Хран! — худощавый мужчина с патлами льняных волос, поддернул на плече траурную ленту и тут же пришлепнул руку к груди. Слушатели его, толпящиеся на тротуаре у уже знакомого мне столба с листами, кентавры и пара людей, тут же повторили движение. — Досточтимый Хран! — величаво продолжил «поэт», глядя на моего, насмешливо прищуренного спутника. — Не могли бы вы от меня лично и всех здесь собравшихся, — взмахнул он в сторону оных рукой. — засвидетельствовать божественной висеште наше общее восхищение и почтение. Ее послали небеса через дремучие леса! В том месте, где пути сошлись, сквозь камни розы прорвались! — заставил он меня невольно открыть рот.
— Досточтимый Барнабас, а нельзя ли что-нибудь попроще? — уже во весь свой рот усмехнулся Хран. — А то, боюсь, исказить ваш слог при повторении.
На что тот, шустро сменив позу, ответил:
— О, я силен и в прозе. И да простит мне мой дерзкий нрав Каллиопа, моя верная поэтическая муза, но я иногда ей изменяю и с Талией и с Мельпоменой. И не далее, как вчера они посетили меня на пару, одарив очередным прозаическим шедевром, шепнув на оба уха сразу, что с этим шедевром я могу смело претендовать на выступление в честь свадьбы нашего героического будущего Сивермитиса Стахоса, правда, тогда он уже будет настоящим и…
— Достаточно, — умоляюще выставил руку Хран. — Я и этот поток не осилю.
— Ну, так позвольте мне сразу перейти к делу? — ничуть не смутился многогранный автор. — Я могу вам продекларировать лишь небольшой отрывок, чтобы ваш суровый военный мозг смог без проблем его усвоить и… воспроизвести.
— Откройте же ваш рот, — видно, смирился с долей мой спутник и пожал мне плечами: мол, я его знаю и уж лучше сейчас, чем всю дорогу до дворца, даже если поскачем галопом. Мне же, напротив, стало интересно. Да и Барнабас ждать себя не заставил:
— Прошу, прощения. Передайте от меня, — для начала прочистил он горло, а потом набрал в тощую грудь воздуха. — И служили ей духи лесные и водяные и звери могучие! — сорвало с ближайшей крыши парочку голубей. — Первые охраняли покой и сон девственный, вторые омывали ноги и косы плели, а третьи врагов истребляли! А более других был могуч медведь, коий с детства берег дриаду от покушений! Но, лишь однажды не успел, за что изуверы оба жестоко, хоть и с опозданием поплатились! — закончил Барнабас в полной тишине и под стук моего собственного сердца.
— Надеюсь, это все?
— Я могу и продолжить, досточтимый Хран.
— Не надо, — а вот теперь уже шарахнулись все стоящие на тротуаре. Я же, опомнившись, выдохнула и развернула к дороге лошадь. — Хран?
— Ёшкин мотыляй, довыступался. Козий сын, — припустил тот за мной, а, едва мы отъехали по улице в полголоса спросил. — Евсения, а ты чего так в лице изменилась? Я понимаю — сомнительное удовольствие. Надо было знак мне подать.
— Да мне самой… — начала я, а потом с ужасом впялилась в глаза мужчины. — Хран, про то что меня в детстве изнасиловали «два изувера», а медведь их потом убил, знали лишь: алант, бывший в шкуре этого медведя, Стах, при котором тот похвастался, да еще Тишок, которому я недавно, уже в Адьяне, рассказала. Так откуда это знает еще и тинаррский горожанин?
— Ты это серьезно? — нахмурил брови мужчина. — Так, может, он просто так брякнул, сам не ведая о чем? Я с ним сто лет знаком. К нему все перечисленные музы лишь после третьей бутылки анисовки приходят. С четвертой подмышкой. Дочка, ну ты сама подумай, откуда ж ему о твоем потаенном знать? Тишок в таких кругах не вертится, да и вообще трепать про подобное не станет. Алант, наверняка, сам в бегах до сих пор, а Стах…
— Я знаю, — глянула я на Храна. — Мне хочется в это верить. И… наверное, ты прав.
— Да, конечно, я прав… Евсения.
— Что?
— Выше нос. Ты же — будущая жена Сивермитиса.
— Ага, — расплывшись, вздохнула я… и подняла нос…
Однако, дальше мы ехали уже молча. А во дворце у меня неожиданно поднялось еще и настроение:
— Стах!
Его Высочество, стоящий прямо посреди пустынного холла, резко ко мне развернулся:
— О, вы уже здесь, — растаяли на его лице тени прежнего недовольства, а из-за широкой мужской спины выступила Фрона… И настроение мое также неожиданно упало. — А я вернулся раньше срока, — забыв
