недостаточно было отнять жизнь врага, она хотела лишить его имени, а род – наследия.
Слушая истории, что звучали под аккомпанемент сухого треска в камине, я пыталась разделять тревоги, радость и зыбкую печаль друзей. Но с каждым днем мне все сложнее было жить с ними одной жизнью. Я чувствовала, как Арий наблюдал за мной и хмуро косился на рыжего кота. Они бы хотели спасти меня, но даже Маретта не знала, как это сделать. И пока они искали способы, я стремительно падала в бездну под протяжный волчий вой.
Он оглушал и сплетал мои мысли в тяжелые тернистые клубки.
Казалось, он становился тише лишь в присутствии моего новоиспеченного дяди – Азариса Альгрейва, который стал частым гостем на Пике.
Когда он приезжал, Равис накрывал кофейный столик в малой гостиной, окна которой – настоящие, не иллюзорные – вели в благоухающий сад, и дядя подолгу наблюдал за кружащими над кустарниками стрекозами. Он боялся смотреть на меня и рыжего кота, который постоянно жался к моим рукам: его мягкая шерсть под моими бледными пальцами – единственное безопасное, что осталось от нашей близости.
Я не обижалась на страх в глазах графа. Он думал, что за двадцать лет научился жить без своей сестры, но мое лицо пробуждало в его душе непрошеные воспоминания, к которым мужчине было больно и страшно возвращаться. Но с каждым днем прошлое смягчало свои удары.
Наши взгляды робко пересекались, дядя ранимо улыбался, присаживался на край дивана и рассказывал о девушке, которой когда-то была моя мама.
– Я никогда не верил, что она погибла. Я собственными руками перевернул каждый обрушенный камень и разворошил горы праха и сажи, но не нашел ни ее локона, ни клочка одежды, ни обломка кости – ничего. Она просто исчезла. И все эти годы я тешил себя надеждой, что она просто сбежала со Странником, которого я не одобрял. Знаешь, я ведь еще продолжаю ее искать, – однажды признался он и задумчиво потер покрытые шрамами пальцы, – но у меня ничего не получается. Может, теперь вместе с тобой мы смогли бы…
Его золотые глаза вспыхнули надеждой, но я не ответила. И тогда он смущенно продолжил:
– Мне так жаль, что я не сумел найти тебя раньше. К сожалению, в свои годы я все еще слишком мало знаю о Силе лиирит. У нас с твоей мамой никогда не было семьи, которая могла бы научить нас ею владеть. Мы выросли недалеко от Акхэлла в приюте, что свисал с края утеса, подобно осиному гнезду, – до сих пор отчетливо помню, каким он был многолюдным, тесным и наполненным детскими слезами. А еще голод… Никто не рассказывал, как мы с Ксантией там оказались, а в моей памяти образовалась брешь: просто однажды я проснулся на холодном дощатом полу с маленькой сестренкой под боком. Дети из приюта не принимали нас: они насмехались, подлавливали нас шумными стайками и требовали, чтобы мы показали им Силу лиирит – подтвердили или развеяли сотни слухов о своем народе. Но мы ничего не умели. Мы были обычными людьми, разве что с золотыми глазами. Поэтому мы часто сбегали из тесных стен приюта и до самого заката наблюдали с его вершины за Беспокойным морем. В те времена даже оно казалось нам самым тихим и безопасным местом. Может быть, именно поэтому я никогда его не боялся: я словно понимал и разделял его гнев.
Азарис Альгрейв перевел дух, сделав глоток остывшего чая. Я ждала, затаив дыхание.
– Когда я подрос, то часто уходил в Акхэлл и брался за любую работу, куда меня готовы были принять, но таких мест оказалось крайне мало. К сироте-лиирит многие относились с подозрением, и даже сами лиирит смотрели на меня будто на прокаженного. Кое-как я все же скопил денег и первым делом купил себе линзы. Они были синими… – Мужчина невесело усмехнулся. – А еще жутко дорогими. Оставшихся денег едва хватило, чтобы купить Ксантии обувь. Она так радовалась новым босоножкам и даже спала в них, боясь, что дети отберут их. – Дядя умолк, подавив подступившую к горлу горечь. – Вскоре, скрыв свою принадлежность к лиирит за цветными стекляшками, ужасно резавшими глаза, я устроился работать в порт и уже через несколько месяцев попал в матросы на один из рыбацких кораблей…
Я завороженно слушала его, не смея перебивать, а иногда даже забывая дышать. Мне всегда было мало его историй и хотелось знать о моей маме и Страннике-отце больше. А еще попытаться понять, почему Сердце, спасая моих родителей и Терри, открыло Двери именно в Сильм и почему никто никогда не говорил мне о доме. Но шум в голове стал невыносимым, слова дяди с трудом пробивались сквозь него, будто боролись с ветром, взбираясь со дна Разлома. И я боялась задавать вопросы. Боялась, что стоит открыть рот – и с языка сорвется лишь хриплый вой.
Он оглушал и давил на виски, заставляя глаза наполняться слезами.
Волки не смолкали ни днем ни ночью.
Они выли, выли, выли.
Выли!
Кровь…
Она завладела моими снами. Она топила меня, забивала горло и плескалась в ушах в унисон с волчьим воем. Ночь за ночью я наблюдала за тем, как тяжелые алые капли срываются с прокушенной лапы, увитой сияющим клеймом, разбиваются об острый клык и неровной дорожкой стекают в открытую пасть…
И с каждой каплей волки выли всё громче и громче.
Я зажала уши руками, но голоса не смолкали и не становились тише.
– Почему я их слышу? Чаща ведь так далеко!
Уронив руки на колени, я встретила сочувствующий взгляд Эспера.
Зверь ни на мгновение не оставлял меня одну. Он прижимался мягким боком к моим ногам или засыпал, уткнувшись мокрым носом в ладонь. Он неустанно напоминал о своей близости и теплоте. Он хотел успокоить меня, но я боязливо отстранялась от его души, стоило ощутить ее нарастающий жар.
Я боялась его мыслей.
Потому что там выли волки…
Моя жизнь отныне принадлежала им: она наполнилась щенячьим страхом перед темными норами в изломах крючковатых корней, болью в ноющих от старости лапах, тоской перед просторными, не заслоненными тенью Чащи пустошами и сладкой радостью свободы. Их были десятки, и все они выли в унисон, прижимая меня к земле своей тяжестью.
Я так отчаянно мечтала о тишине. Мечтала вновь ощутить ласковую душу Эспера. Но нас разделили звери, которые, несмотря на жизнь, проведенную в плену и страхе, вверили себя Истинному Королю и позволили ему надеть оковы на свои лапы.
Арий говорит, что тамиру спасли Эспера из-за меня: они поверили в Короля, который познал родство человеческой души. Они поверили, что он сможет вернуть им жизнь, которую однажды отняли ведьмы.
Но Эспер покинул их, как только волчья кровь наполнила его тело жизненной силой и стянула раны. Покинул, потому что испугался, что наша разлука вновь нас убьет, а мы и так пережили слишком много смертей за одну ночь – ни люди, ни волки еще никогда не умирали так часто.
Мы будто были кошками, что за короткое мгновение растеряли восемь жизней и теперь отчаянно пытались уберечь одну оставшуюся.
Мы цеплялись за эту жизнь, цеплялись друг за друга, пытаясь игнорировать волчий вой, который звучал все оглушительнее и сводил меня с ума.
Кровь…
Однажды она покинула мои сны, схлынула как морская вода, оставив пустынные дюны и пугающую звенящую тишину. И моя жизнь, которая последние недели шатко покачивалась, будто маятник на изъеденной ржавчиной цепи, сорвалась с покореженных звеньев и ухнула вниз.
Меня разбудил настойчивый стук дождя. Тяжелые капли лупили в окно, отбивая тревожный барабанный ритм, и их удары отдавались в каждой клеточке моего тела. Казалось, даже сердце подстроилось под его бешеный, сокрушающий бой. Но, лишь пробудившись окончательно, я осознала, что на самом деле меня колотит от страха – всепоглощающего животного ужаса.
В моей голове царила тишина.
Молчали волки, и больше не было Эспера.
Я резко
