Слёзы Эрии
Спящее море
На памяти людей корабли еще никогда не удалялись от берегов Дархэльма так далеко.
Покуда хватало глаз вокруг тёмнобрюхой каравеллы простирались лишь бескрайние лазурные воды уснувшего моря. Безмятежная морская гладь, кое-где подернутая лёгкими пенными барашками, отражала белоснежные перья облаков, медленно тающих в лучах восходящего солнца. Тихие всплески волн окутывали судно, переплетались с шелестом ветра, запутавшегося в парусине, и звучали в умиротворяющей песне.
В первые дни своего плавания «Ксантия» гудела от возбужденного веселья и суматохи: спокойные воды некогда безумного моря удивляли, радовали и приводили в восторг. Но чем дальше каравелла уходила от родной земли, тем тише звучали на ее борту голоса, пока и вовсе не сошли до редких шепотков, доносящихся лишь из дальних кают. Еще никогда бравые моряки, пережившие не одно сражение с Беспокойным морем, не теряли Дархэльм из виду так надолго.
Тревога нарастала с каждым новым рассветом, гнула спины мужчин в ожидании опасности и прокладывала глубокие хмурые морщинки на раскрасневшихся от солнца лбах. Страх перед ленивым, казалось, обманчиво безмятежным шелестом волн пустил глубокие корни, опутавшие судно от носа до кормы удушающей сетью. Сердца моряков едва бились в ожидании рокового часа, когда смертоносные воды очнутся ото сна, вскипят, вздыбятся исполинскими черными волнами и сомкнутся тисками над каравеллой, перемалывая шустрое судно в мелкие щепки.
Отрывистая команда капитана прорезала напряженную тишину, прокатилась по палубе с громогласным треском, будто оброненное пушечное ядро и заставила матросов вздрогнуть.
Неподвижным остался лишь Сказочник, задумчиво застывший у фальшборта. Ранние солнечные лучи путались в его русых волосах, искрились на позолоте обода, венчавшего лоб, и отражались в золотых глазах — на этом судне не было нужды прятать их цвет за стремительно угасающей магией Слёз.
В Дархэльме златоглазых лиирит не любили. Не за зло, которого они никогда не причиняли, а за тайны, которые они соткали вокруг своего рода и кутались в них будто в доспехи. Обычных людей это страшило, и свое невежество они стремились скрыть за выдумкой — самой мрачной и устрашающей на которую только была способна человеческая фантазия.
Но на каравелле никому не было дела до лиирит. Никто не шептался за спиной, не смотрел с подозрением и не прикрывал карманы руками в присутствии Сказочника.
Моряки с «Ксантии» слагали о лиирит иные истории — захватывающие, удивительно пылкие, до абсурдности героические и самые отважные, на которые в своей молодости вдохновил их капитан, сейчас вновь вставший у штурвала.
Он никогда не скрывал своих глаз. Молва о нем тихими опасливыми шепотками пронизывала весь Дархэльм, проникала в теплые дома сквозь щели в окнах и оседала у желтоватого света свечей при котором люди слагали и повторяли невообразимые истории о первом и единственном лиирит, вошедшем в императорское окружение. Теперь же толки о нем зазвучат громче. Люди будут обсуждать и гадать, что заставило графа бросить все свои богатства, заколотить окна замка у подножия Пика и спустя многие годы и болезненные потери вновь вывести «Ксантию» в море.
Сказочник намеревался узнать его историю первым.
Он потянулся, захрустев костяшками в ноющем от возраста позвоночнике, мысленно вытянул руки, коих уже давно не было, и протезы, парящие возле плеч, страдальчески заскрипели — морской воздух не шел им на пользу.
У входа в капитанскую каюту он приметил девушку: она сидела на закрепленных сетью ящиках и увлеченно чертила в блокноте, кутаясь в синий плащ. Сказочник с удивлением признал в нем ведьмовской шелк, но ему еще не доводилось видеть, чтобы эрчин так сильно истрепался. Обломок карандаша медленно скользил по рыхлой желтоватой бумаге, и девушка не отвела от него сосредоточенного взгляда, даже когда тень Сказочника заслонила солнце.
— Я помню тебя, — нерешительно заговорил он. — Однажды ты попросила рассказать историю о волках на земле, где я не мог о них говорить. Ты все еще хочешь её услышать?
Бледная рука замерла, не доведя извилистую линию до завершения, едва заметно вздрогнула от напряжения, и мягкий стержень карандаша беззвучно треснул, оставив темное пятно на листе и осыпав его серой крошкой.
— Я уже достаточно наслушалась историй, — голос девушки звучал слабо, будто каждое слово давалось ей с большим трудом.
Она смахнула грифельные обломки с листа и потерла пятно пальцем, размазывая его еще сильнее — рисунок был уже ни на что негоден. Сказочник не хотел досаждать и уже собирался уйти, как девушка вновь заговорила:
— Я больше не хочу слушать чужие истории, но могу рассказать свою.
Губы Сказочника растянулись в доброжелательной улыбке.
— И о чем же она будет?
— О сказках, рассказанных ведьмой. О мёртвом городе, выгоревшем на картах, и о его бессмертном страже. О проклятых, запертых в звериных шкурах и тех, кто скрывался на дальних берегах. О живых безмолвных Болотах. О Тенях, голодных до чужих болезненных воспоминаний. О легендах, которые оставили ушедшие боги в памяти ведьм. О волках. Совсем немного о драконах. И… — девушка подняла взгляд, и от ее печальных зелёных глаз с вкраплением золота лиирит по спине Сказочника пробежал холодок. — И о том, как уснуло море.
ЧАСТЬ 1. ЭЛЛОР
Глава 1
213 год со дня Разлома
5 день третьего звена
Ночь за ночью я проваливалась в лабиринт, которому не было конца. Вокруг клубилась Тьма. Ее склизкие щупальца копошились у ног, слепые глаза пытались отыскать нечто неуловимое, и изредка стальные когти скрежетали о холодную гладь зеркал, поджидающих за очередным поворотом коридора. Они всегда были разными: ютились в невзрачных деревянных рамах, изъеденных жуками, впечатляли изяществом, блеском золота и драгоценных камней, или же были расколоты, и сквозь трещины проникал пробирающий до костей колючий сквозняк. Как и сами зеркала, образы, отражающиеся на серебряной поверхности, никогда не повторялись. В одну ночь могла появиться дряхлая старуха, бредущая по улице, в другую — работяга, коротающий вечер в шумном кабаке, или маленькая девочка, играющая с куклой на заднем дворе покосившейся хижины.
Я чувствовала, что должна быть одним из этих зеркал — стоять неподвижно и покорно ожидать, когда острые когти коснутся стекла, мягко погрузятся в него, словно в воду, выворачивая все мое нутро. Но по какой-то причине я все еще оставалась собой, блуждала во тьме и противилась леденящему душу зову. В тихом, едва различимом шепоте, я не слышала своего имени, лишь чувствовала, как нечто
