В лесу прохладно и тенисто. Мягкий свет проникает сквозь крону деревьев, осыпая землю золотистыми монетками. Слышен только хруст желудей под ногами. Красный адмирал мелькает прямо на тропинке перед ними, и она взглядывает на Томаса. Он следит за полетом бабочки, но, заметив, что Софи смотрит на него, берет ее руку в свою и пожимает.
— Красный адмирабль, — говорит она и улыбается.
Он робко улыбается в ответ.
Они подходят к развилке и, не сговариваясь, поворачивают к своей заветной низине — по тропинке мимо дуба, в подлесок, скрытый из виду.
— Может, присядем?
Томас снимает жакет и стелет его на траву для Софи.
Она садится и придвигает к себе ногу, чтобы погладить ступню.
— Ну, как они? — спрашивает он. — Твои ноги.
— Намного лучше, спасибо. Но отдохнуть не мешало бы.
Он присаживается рядом с ней на корточки, берет ее руку и подносит к лицу. Кожей она ощущает его теплое дыхание, удивительно — это самый смелый его жест по отношению к ней с тех пор, как он вернулся. Томас нежно целует руку. Это так мило с его стороны, и она тронута. В ответ она гладит его по волосам — они совсем выросли. У него кудри мягкие, как у ребенка, и ей вдруг становится интересно: а у их детей волосы будут кудрявые или нет? То, что они будут светлые, это определенно.
— Любовь моя, — шепчет Томас, на этот раз прижимаясь щекой к ее пальцам — Простишь ли ты меня хоть когда-нибудь? Сможешь ли? Как ты думаешь?
Простит ли она? Ей не нравится признаваться себе в этом, но теперь-то она хорошо понимает, как похоть может заставить человека совершать неразумные поступки. Сейчас им обоим понадобится время, чтобы снова узнать друг друга.
— Да, думаю, что смогу. Ты пережил так много.
Он кивает и смотрит в землю.
— Мой отец… он предложил нам пожить у него некоторое время. Пока ты не окрепнешь.
— Он очень добр, но у нас и так все будет хорошо.
Она смотрит на него с сомнением. Как хочется ему верить.
— У меня есть работа, — говорит он. — И у нас еще много экземпляров, которые мы сможем продать мистеру Райдвелу.
Ей вдруг становится стыдно. Какие-то образцы бабочек сгорели в огне, который она разожгла, но им действительно удалось спасти большую часть коллекции.
Он перемещается с корточек на колени и смотрит на нее сверху вниз. Тянет к ней руки и, взяв в ладони ее лицо, целует в губы. Это первый его настоящий поцелуй за все время, и он пронзает ее насквозь. Она отвечает движением губ, и он целует ее еще крепче. Внезапно он отодвигается, застигнутый врасплох той мощной искрой, что проскочила между ними. Но Софи ложится на спину и увлекает его за собой. Комки сухой глины трутся о шею, сыплются за воротник, но ей все равно: она целует мужа, а он целует ее в ответ — только это сейчас имеет значение.
Он поднимает юбку и кладет руку ей на бедро, но, неожиданно замерев, смотрит на нее.
— Прости, — произносит он и хочет убрать руку.
— Нет, — говорит Софи, удерживая его руку там, где она была.
От его прикосновений ощущение такое, словно по коже пробегает слабый ток. Она притягивает его к себе еще ближе, так что он всем телом наваливается на нее.
Поблизости раздается хруст ветки. Софи испуганно отталкивает от себя Томаса и садится ровно. О чем она думала? Она отводит взгляд в сторону, не желая встретиться взглядом с тем, кто случайно набрел на них, кем бы он ни был, и лицо ее полыхает.
Томас начинает смеяться — какой чудной звук. Она уже забыла, как звучит его смех — сначала низким голосом, а потом высоким.
— Привет, — говорит он, — Смотри, Софи.
Она медленно оглядывается. В нескольких ярдах от того места, где они сидели, стоит олень, готовый обратиться в бегство. Он дышит быстро и тяжело. Софи вздыхает с облегчением — кровь пульсирует у нее в висках.
— Слава богу, — вырывается у нее. — Я-то подумала, что нас застукали.
Олень разворачивается и скачет прочь, но Софи еще не готова возобновлять их объятия, пока нет.
— Однажды я уже видела в этих местах оленя, — говорит она. — Это было очень странно, Томас. Я как раз думала о тебе, о том, как скучаю без тебя, и вдруг этот олень… он смотрел на меня и плакал. Он был очень печальным.
— Плакал?
— Да, настоящими слезами. Я и не знала, что такое возможно. Как ты думаешь, о чем он так печалился?
— О, дорогая, животные не умеют плакать. А из оленьих глаз выходят маслянистые выделения. И это не имеет никакого отношения к чувству печали.
Она кивает головой и вздыхает. Он начинает вынимать из волос Софи приставшие веточки и листья и складывать ей в ладонь.
Наконец Софи говорит:
— Томас, мне нужно знать… ты ни разу не упомянул о своей бабочке. Ты нашел ее?
Он качает головой.
— Я думал, что нашел. Несколько раз я поверил, что она — моя. Но это джунгли — они выделывали фокусы со мной. Не думаю, что моя бабочка вообще когда-либо существовала. Это была просто мечта. — Томас говорит таким несчастным голосом, что кажется — вот-вот заплачет. — Она свела меня с ума, Софи. Думаю, я и в самом деле мог сойти с ума.
Софи ничего не отвечает.
— Я рад, что вернулся домой, — произносит он. — Уверен, что готов оставить все, что было, в прошлом.
— А как же тот человек, Сантос? Что ты собираешься делать в отношении его?
— А что я могу? Мои товарищи все еще у него. Он убьет их. Или того хуже.
— Ты должен связаться с британскими управляющими. Обязан. Прояви отвагу, если надо.
— Отвагу?
Он отпускает ее руку и утирает свое лицо в раздражении.
— Это только здесь, в Ричмонде, кажется, что все так просто, Софи.
Что-то неладное происходит с его голосом. Он затихает, и ей вдруг становится страшно, что Томас снова не сможет говорить — и одна лишь мысль о том, что надо высказаться откровенно, вот-вот заставит его снова замкнуться в себе и замолчать.
— Мы что-нибудь придумаем, — говорит она и, обхватив его обеими руками, прижимает к себе.
В чреве ее распускаются и трепещут крылья бабочки.
Эпилог
Малайский архипелаг, 6 сентября 1912 года Дорогая Софи!
Буду очень краток, поскольку мне скоро предстоит отправиться на ужин, но я хочу быстренько ответить на твое письмо, которое ты отправила, скорее всего, вот уже несколько недель тому назад. Знаешь, когда я пишу тебе, на меня это действует очень успокаивающе — словно ты находишься со мной в комнате и я действительно могу беседовать с тобой.
Твое письмо доставило мне немало удовольствия. Конечно, замечательно, что Агата оказалась великолепной хозяйкой, но я без смеха не могу представить ее замужней женщиной с детьми — это так на нее не похоже. Знаю, что она твоя подруга и мне нельзя быть недобрым к ней, но не она ли постоянно читала тебе лекции о социальных бедах и о капризах высшего общества? Иногда я думаю, как бедняга Чапмен справляется с ней теперь, когда она желает устраивать вечеринки каждый день для своих новых друзей? Рад, что я сейчас не в Ричмонде, в противном случае мне пришлось бы каждый раз придумывать предлог, чтобы не ходить туда, — у тебя это получается гораздо лучше, чем у меня. Впрочем, мне приятно, что шляпное дело Агаты процветает, Скажи ей, что у меня есть несколько очень любопытных бабочек — ей понравятся.
