Она вздохнула и отвернулась к могиле. На белом камне четко проступало выбитое совсем недавно имя.
– Я убила ее, когда она вернулась домой. Потом ушла к себе и легла спать. А что еще делать? Бедняга Уриэль… всегда все путал. То попадал в чужую комнату, то поворачивал не тот вентиль. Я столько раз его спасала. Но постоянно стоять за спиной не могла.
Рафаэла протянула руку к белому мрамору, провела пальцем по буквам.
– Приходят ли они ко мне по ночам? Уже нет. Жизнь, Лео, цепочка решений. Хороших. Плохих. Чаще всего необратимых. Оглядываться я не хочу и не буду. Там ничего нет. Смерть Уриэля – трагическая случайность. Остальные в любом случае не были праведниками и любовью к человечеству не страдали. Больше всего меня огорчает то, – Рафаэла взяла Лео за руку, – что случилось с тобой. Уж ты-то этого никак не заслужил. Я пыталась остановить Браччи, когда увидела, в каком он состоянии. Что было дальше, ты знаешь. – Рафаэла заглянула ему в глаза. – Ты пытался защитить меня. Впервые в жизни кто-то увидел во мне женщину. Сколько раз, сидя в больнице у твоей кровати, я смотрела на тебя и холодела от страха, что никогда уже не увижу в твоих глазах искры жизни. Вот что могло меня сломать. И ничто больше. Знаешь, я почти презирала себя за это. Я думала, что уже слишком стара, слишком задавлена, чтобы испытывать какие-то чувства. Оказалось, что нет.
Фальконе покачал головой.
– А как же все те поломанные жизни? – спросил он.
– Чьи жизни? Моя? Моих братьев? Браччи? Знаешь, не тебе выступать судьей. Как насчет тех, чьи жизни сломало твое упрямство? Вспомни Ника, который во имя некоей абстрактно понимаемой справедливости поставил под угрозу отношения со своей американской подружкой. Разве может нечто туманное, расплывчатое и далекое цениться выше такого простого и понятного человеческого чувства, как любовь? Да что Ник… После всего случившегося я сожалею лишь о том, что произошло с тобой, и именно это волнует тебя в последнюю очередь. Какая ирония!
– У меня такая работа!
Рафаэла поднялась, застегнула пуговицы на его пиджаке, поправила воротник. Поднимался ветер. Приближающийся вечер обещал холодную ночь.
– И что теперь, инспектор? Вот женщина, готовая присмотреть за вами, потому что, видит Бог, сами вы позаботиться о себе не способны. Может быть, пора хотя бы раз в жизни проявить немного эгоизма?
– Дело не в тебе и не во мне. Дело в законе, который…
– К черту закон! Разве закон остановил Хьюго Мэсситера? Разве закон помешал ему стать таким, каким он стал? Какому закону служат бесчестные политиканы и продажные полицейские? Разыгрывай из себя мученика, если уж тебе так хочется, но по крайней мере найди другое оправдание.
Слов не осталось. Он устал. Слишком много всего свалилось. Можно сколько угодно обманывать себя, но с коляски все равно не встанешь.
Рафаэла достала телефон:
– Придется звонить этим бандитам таксистам. Хорошо все-таки, когда есть немного денег.
– Мы еще не закончили! – попытался возразить Фальконе.
Она посмотрела на него с любовью и сочувствием, и он вдруг понял, что никогда не поймет Венецию и венецианцев. Он был чужим, лишним в этом городе и только из самоуверенности и заносчивости старался доказать противоположное.
– Вообще-то, Лео, закончили, – твердо объявила Рафаэла. – Сейчас я отвезу тебя в больницу. На следующей неделе начнем готовить твой переезд в Рим. Надеюсь, ты пожелаешь, чтобы я поехала с тобой, но это решать тебе.
– Увези меня отсюда поскорее! – выпалил он неожиданно для себя. – Сыт по горло…
Она улыбнулась и, прежде чем он успел что-то предпринять, наклонилась и поцеловала его в щеку. Всего лишь легкое прикосновение губ, но он успел почувствовать их – теплые, влажные, мягкие, манящие…
Лео попытался вспомнить, когда в последний раз обнимал женщину.
– Не ты один. Но с этим мы покончили. Обсудили раз и навсегда. Больше я говорить об этом не хочу. Никогда, понимаешь? Мир для живых, а не для мертвых.
– Но…
Она прижала палец к его губам:
– Никаких «но». Таково обязательное условие. И если ты его нарушишь, если попытаешься в один прекрасный день потащить меня в полицейский участок, если вытянешь на свет это старье, я… Клянусь, я сделаю так, что ты пожалеешь.
Он ждал.
– Я сознаюсь, Лео, – с милой улыбкой закончила она и развернула коляску к выходу. – Обещаю.
Глава 6
Джанни Перони стоял у заливчика, снова и снова призывая Ксеркса и нацеливая дуло в вечернее небо. То ли из-за оружия, то ли из-за возможности перемены, Тереза наблюдала за ним с обостренным вниманием. Она слышала тоненький писк москитов в камышах, кваканье лягушек, пронзительные крики ссорящихся чаек и далекое, почти призрачное постанывание городских трамваев.
Потом появилось что-то еще. Шорох в камышах. Как будто там пряталось, опасливо пробираясь вдоль берега, некое живое существо. Время от времени оно останавливалось, замирало, словно прислушивалось, пытаясь разобраться в том, что улавливали органы чувств.
Тереза сидела за столом, просматривая бумаги и стараясь не обращать внимания на детали, которые, как она знала, не сулят ничего приятного. Ферма была маленькая и запущенная. Совсем другой мир, абсолютно непохожий на бурлящий мир Рима. Шанс для них? Не больше того.
Перони снова окликнул пса. Бесполезно.
Тереза задумалась. До последнего катера всего полчаса. Оставаться на ночь в лачуге Пьеро Скакки ей совершенно не улыбалось. Альтернативы не было.
– Лови! – Она бросила коробку с патронами. Джанни ловко поймал ее на лету. – Дай псу то, что ему нужно. Если сможешь.
Он подмигнул ей, достал два патрона, бросил коробку на траву и ловко переломил двустволку.
– Если смогу? Я же сельский парень. В деревне родился и вырос. Такое не забывается.
– Ну давай, давай.
Он и без нее сделал все как надо.
– Ксеркс! – громко и уверенно крикнул Перони.
Не прошло и двух-трех секунд, как из зарослей тростника пулей вылетел провожаемый отрывистым лаем комок перьев. Перони вскинул ружье. Треск выстрела расколол тишину лагуны. На глазах у изумленной Терезы комок перьев дернулся, перевернулся и камнем упал в кусты на дальнем берегу заливчика.
За ним наполовину вплавь, наполовину прыжками метнулась черная тень. На мгновение пес скрылся в зарослях и тут же появился из них, триумфально помахивая хвостом и сжимая в зубах что-то мягкое.
Перони снова переломил ружье, бросил гильзы на землю и протянул руки.
– Молодец, песик! Молодец Ксеркс! Хорошая собачка. Иди ко мне.
И черный спаниель бросился к нему через заливчик, гордый собой, спешащий за похвалой хозяина.
