Благодарю Ариана Коэка, Джеймса Джиллиса, Кристин Саттон и Барбару Уормбейн из пресс-офиса ЦЕРНа;[1]доктора Брайана Линн, ученого физика, который работал как в «Меррилл Линч», так и в ЦЕРНе и любезно описал свои впечатления о путешествиях между двумя совершенно разными мирами; Джин-Филлипа Брандта из полицейского департамента Женевы за экскурсию по городу и ответы на мои вопросы касательно полицейских процедур; доктора Стивена Голдинга, консультанта-радиолога из больницы Джона Рэдклиффа в Оксфорде за то, что он познакомил меня с профессором Кристофом Беккером и доктором Минервой Беккер, а те, в свою очередь, организовали весьма полезную экскурсию по радиологическому отделению университетской больницы в Женеве. Разумеется, никто из них не несет ответственности за фактические ошибки, неверные мнения и готический полет фантазии данного произведения.
И в конце моя особая признательность Анжеле Палмер, которая бескорыстно позволила мне передать концепцию ее потрясающих работ Габриэль Хоффман (оригиналы можно увидеть на angelaspalmer.com), а также Полу Гринграссу за мудрые советы, верную дружбу и постоянную поддержку.
Глава 1
Поверь мне — если не моим образам, так хотя бы опыту, — как опасно бывает обретение знания, и насколько счастливее человек, который верит, что его родной городок — это весь мир, по сравнению с тем, кто стремится стать более великим, чем позволяет его сущность.
Мэри Шелли.
Франкенштейн (1818)
Доктор Александр Хоффман сидел у камина в своем кабинете в Женеве. Рядом в пепельнице лежала наполовину выкуренная и давно погасшая сигара; над плечом нависала гибкая лампа, которая светила на страницы первого издания «Выражения эмоций у человека и животных» Чарлза Дарвина. Викторианские напольные часы в коридоре пробили полночь, но Хоффман их не слышал. Впрочем, он не заметил, что огонь в камине почти погас, поскольку все его внимание было сосредоточено на книге.
Он знал, что она вышла в Лондоне в 1872 году в издательстве «Джон Мюррей энд Ко» тиражом семь тысяч экземпляров, напечатанных в два приема. Он знал, что во время второго была допущена опечатка «очт» на 208-й странице. Но, поскольку в книге, которую он держал в руках, такой опечатки не имелось, Хоффман сделал вывод, что данный экземпляр относится к первому изданию, и это значительно увеличивало его стоимость. Он перевернул книгу и принялся разглядывать корешок — переплет из оригинальной зеленой ткани с позолоченными буквами, края лишь слегка обтрепались. В книжном мире это называлось «отличным экземпляром», и стоила книга, скорее всего, пятнадцать тысяч долларов. Она ждала его, когда он вернулся домой из офиса после того, как нью-йоркские биржи закрылись, в самом начале одиннадцатого. Однако странность заключалась в том, что, хотя Александр собирал научные первые издания, искал книгу в Интернете и намеревался ее купить, он ее не заказывал.
В первый момент Хоффман подумал, что книгу купила его жена, но та сказала, что не делала этого. Сначала он отказывался верить, ходил за ней по кухне, пока она накрывала на стол, и размахивал книгой у нее перед носом.
— Ты действительно хочешь сказать, что не покупала ее для меня?
— Да, Алекс. Извини, но это не я. Что еще я могу сказать? Возможно, у тебя появился тайный поклонник или поклонница?
— Ты совершенно уверена? Может, у нас какой-то праздник, годовщина или еще что-нибудь, и я забыл про подарок?
— О господи, я ее не покупала, понял?
Книгу доставили без сопроводительной записки, если не считать квитанции голландской книжной лавки: «„Розенгартен энд Нидженхьюз, антикварные, научные и медицинские книги“, основана в 1911 году. Принсенграхт 227, 1016 ХН Амстердам, Нидерланды». Хоффман нажал на педаль мусорного ведра и достал оттуда толстую коричневую бумагу и пузырчатую упаковочную пленку. На пленке стоял его адрес: «Доктор Александр Хоффман, вилла Клэрмон, 79, Шмэн-де-Рут, 1223, Колоньи, Женева, Швейцария». Посылку доставили накануне из Амстердама курьерской службой.
После ужина — рыбного пирога и зеленого салата, приготовленного экономкой перед тем, как она ушла домой, — Габриэль осталась на кухне, чтобы сделать несколько последних звонков касательно своей выставки, назначенной на завтра, а Хоффман отправился в кабинет, прихватив с собой загадочную книгу. Через час, когда Габриэль заглянула в дверь, чтобы сказать, что идет спать, он все еще читал.
— Постарайся не засиживаться слишком поздно, милый, — сказала она. — Я тебя подожду.
Александр не ответил. Габриэль постояла пару мгновений на пороге, рассматривая мужа. Он продолжал выглядеть молодым для своих сорока двух и всегда был красивым мужчиной (чего сам не понимал) — качество, которое Габриэль считала редким и невероятно привлекательным. Причина заключалась не в его скромности, как раз наоборот: Хоффман с поразительным равнодушием относился ко всему, что не требовало от него интеллектуальных усилий, черта, из-за которой многие ее друзья считали его грубияном, — и это ей тоже очень нравилось. Он сидел, склонив юное лицо американского мальчика над книгой, очки запутались в густых светло-каштановых волосах; отразившийся от линз свет, казалось, передал ей какое-то предупреждение, хотя Габриэль и сама знала, что лучше его не трогать. Она вздохнула и пошла наверх.
Александр много лет знал, что «Выражение эмоций у человека и животных» — одна из первых книг, напечатанных с фотографиями, но никогда не видел их раньше. Монохромные пластины изображали моделей викторианских художников и пациентов психиатрической лечебницы в Суррее, демонстрировавших самые разнообразные эмоции: горе, отчаяние, радость, пренебрежение, ужас — поскольку они предназначались для изучения Homo sapiens как животного, с инстинктивными реакциями существа, лишенного маски общепринятых приличий. И, несмотря на то, что они родились в век, когда наука шагнула вперед настолько, что их смогли сфотографировать, косые глаза и неровные зубы делали их похожими на крестьян из Средних веков. Хоффману они напомнили детский кошмар — чудовища из старой книжки сказок, которые могут прийти посреди ночи и утащить тебя из теплой постели в страшный лес.
Кроме того, его вывело из равновесия и кое-что еще: на странице, посвященной страху, лежала квитанция лавки, как будто кто-то хотел привлечь его внимание именно к этим словам:
«Испуганный человек сначала стоит, точно статуя, или не дышит, или приседает, как будто старается стать невидимым. Сердце у него бьется быстро и сильно, ударяя в грудную клетку…»
У Хоффмана была привычка: когда он думал, то склонял голову набок и смотрел в пространство, что и сделал сейчас. Неужели совпадение?
