Открой глаза, Саша!
А Саша подумала, что смертельно устала. И вдруг – осознала, что она вовсе не обязана сидеть здесь и выслушивать очередную порцию лжи. Что никто не накажет ее, если она просто встанет сейчас да и уйдет. С большим трудом она подавила этот порыв.
Вздохнула:
– Я как раз таки верю своим глазам, Деня. Точнее, учусь разрешать себе верить собственным глазам, а не чужим речам. Дети Бернштейнов, говоришь… А они ведь такие же наследники, как и наша матушка. Они, а не ты. И даже банк, который ныне носит твою фамилию, когда-то был банком Бернштейнов. Должно быть, поэтому ты и усыновил этих детей. Не отвечай, Денис, прошу! – остановила она его жестом, потому что брат явно хотел горячо возразить. – Право, я верю, что ты любишь Люсю и Петю, как родных – привык за столько лет. И Юлия в них души не чает. Однако наверняка ты предпочел бы, чтобы иных наследников, кроме нашей матери, у Бернштейнов не было. И чтобы нас с Николаем тоже не было.
Денис помолчал. Сверлил ее долгим тяжелым взглядом и, наконец, зло хмыкнул:
– Как ты заговорила, сестра… Даже голос изменился. Вижу, возомнила себя царицей морской? Вот уж воистину, дай человеку власть – и ты узнаешь, каков он… Что ж теперь, Александра Васильевна, и дом потребуете-с освободить? И кабинет управляющего в банке?
Слова Дениса все еще кололи, били в самое сердце и заставляли Сашу сомневаться. Однако своего зарока – говорить лишь по существу – она держалась строго:
– Этот дом твой и Юлии. Достанься он мне в полную власть – я бы сожгла его, ей-Богу. А потому никоим образом на него не претендую. В банковских же делах я ничего не понимаю, и тебе прекрасно об этом известно. Надеюсь, ты не откажешься управлять банком, как и прежде. По крайней мере, пока что.
Вот теперь Саша встала, готовая уйти.
– Пока что… – Денис опять хмыкнул, но по тому, как глядел он на Сашу, было очевидно, что ему совсем не весело.
И Саше было невесело. Ей было настолько плохо, что она едва стояла на ногах. Но подумала, что уходить вот так – расставаться врагами – все же нельзя. Она приблизилась к столу Дениса и положила свою руку на его, как иногда делала прежде. Нашла его глаза:
– Ты мой брат, Деня. А кровь – не водица, и мы связаны, покуда живы, хочу я этого или нет. А потому мне от тебя никуда не деться. Впрочем, как и тебе от меня. Нотариус ознакомит тебя и Николая с деталями матушкиного завещания в ближайшие дни.
* * *
Нотариус действительно приехал вскоре и зачитал матушкино завещание. И Денис, разумеется, был в бешенстве, а Николай почти что в истерике. Юлия от них двоих ничуть не отставала. А хуже всего, Саша знала – это лишь начало.
Собственное будущее Саше виделось сумбурно, и эта матушкина воля ей представлялась, скорее, бременем, тяжкой ношей. И каждый раз, в перерывах меж новыми неожиданными делами, она оставалась один на один с размышлениями: зачем матушка на нее это взвалила?
Из книжного представления о справедливости?
Из мести Денису?
Из желания спасти маленького Александра, ибо Саша действительно была одной из немногих, кто искренне хотел заботиться об этом ребенке?
А потом – возможно, это случилось как раз после разговора с Денисом – на Сашу свалилось озарение, что матушка подарила ей не просто деньги. Она подарила то, чем сама владела только на бумаге и чем никогда не пользовалась.
Свободу.
Свободу жить, где и как вздумается, делать, что вздумается. И любить тоже, кого вздумается.
Великий дар… но непростой. Саша понимала, что следует распорядиться своей свободой мудро, однако ей всегда была свойственна некоторая порывистость – черта, передавшаяся от матушки. А свобода вскружила голову, не иначе.
Наверное, поэтому одним теплым сентябрьским утром Саша, вдруг собралась да и поехала по адресу, давно уже вызнанному на Фонтанке. Отправилась она к господину Воробьеву – одна и никого не предупредив.
Однако Кирилл Андреевич оказался не рад ей. Так Саша подумала, вызвав тем очередную порцию мыслей о собственной глупости и никчемности.
– Я… я искала вас на Фонтанке и не нашла, – стала оправдываться она. – Мне сказали, вы больше в полиции не служите. Неужто это правда?
– Правда. Я решил, что это не по мне… Моя лаборатория мне куда ближе, да и с людьми у меня совершенно не выходит ладить – а в сыщицком деле без этого никуда.
– Досадно… А впрочем, всякий человек волен заниматься тем, что ему нравится.
Саша чувствовала себя неловко и жалела, что пришла – а господин Воробьев хмурился и до сих пор не догадался предложить ей сесть. Потом и вовсе заявил:
– Я не ждал вас, Александра Васильевна. Откровенно говоря, вам не следовало приезжать вот так – мало ли кто что подумает… Вам нужно беречь вашу репутацию. Теперь – особенно! Ну а то, что я говорил вам когда-то… вам о том следует забыть. Напрасно я все это говорил.
Саша поникла совершенно. Так глупо она себя, пожалуй, никогда еще не чувствовала.
– Я приехала только чтобы поговорить о судьбе Елены, – снова стала оправдываться она. – Хотела поговорить со Степаном Егоровичем, но он вечно в делах и разъездах, его не застать…
– Степан Егорович, я слышал, как и адвокат, будет настаивать на суде присяжных для вашей подруги, – охотно отозвался на это Воробьев. – Это было бы большой удачей. В истории процессов известны случаи, когда присяжные, проникшись к подсудимому, признавали его невиновным, и счастливца отпускали тотчас, в зале суда! В любом случае, суд должен учесть, что Елена молодая мать, что муж практически бросил ее без поддержки, и что, хоть убийство ею и планировалось, оно совершено все же под влиянием эмоций. Она полагала, что ваша матушка повинна в смерти ее ребенка… право, я сочувствую ей, хоть она и причинила столько зла.
– Елена раскаивается, я знаю! – горячо согласилась Саша. Даже обрадовалась, что хоть в чем-то они с Кириллом Андреевичем сошлись. – На ней лица не было, когда я показала ей записку от матушки… ее последнюю записку, в которой она прощала Елену. Я была у нее два раза, приезжала с Александром…
И вдруг, поймав на своем лице долгий, совсем уже не хмурый взгляд Воробьева, Саша зачем-то сказала:
– Я решила перебраться к своей тетушке на время, вместе с малышом… могу оставить новый адрес на случай, если вам захочется написать мне.
