сердце, а, наоборот, холодил. Пока он искал предлог, чтобы вежливо отказаться, Ксения дотронулась до его локтя и, смотря в его глаза, проворковала:
— Вы искусный танцор, Илья Григорьевич, я уже говорила вам о том. И мне бы очень хотелось во время танца обсудить с вами один мучающий меня вопрос.
— Илюша, ну что же ты, — начала опять Марья Ивановна. Теплов так зло зыркнул на мать, что та вмиг умолкла.
— Что ж, пойдемте, — процедил молодой человек, понимая, что, если он откажет Ксении при матери, которая прекрасно видела, как Михайлова зазывно пела ему комплименты, это будет сильным унижением для девушки. И Ксения могла обозлиться на него. Он решил, что один танец ничего не будет стоить ему, а Михайлова, возможно, после этого отвяжется. Не сможет же она, в самом деле, бесконечно в наглую стоять рядом с ним и петь свои зазывные, мрачноватые песни.
Трепещущая и довольная Ксения чересчур рьяно приближалась к Илье в танце и томно вздыхала. Когда же во время танца их руки соприкасались, она почти с силой стискивала его широкую ладонь и призывно заглядывала в глаза. На все эти вызывающие действия девушки молодой человек старался не обращать внимания, и на его бесстрастном лице не отражалось никаких чувств. Однако, когда в середине мазурки Михайлова вдруг сладострастно облизала губы, смотря в упор ему в глаза, терпению Теплова пришел конец. Он вдруг осознал, что, если не оттолкнет от себя Ксению и не остановит ее, ее осада на него никогда не окончится. Оттого при следующей фигуре он, едва приблизившись к девушке, тихо сказал:
— Сударыня, не ведите себя столь развязно. Поверьте, мне неинтересны ваши призывы.
Ксения опешила от его выпада, явно не ожидая, что молодой человек способен на подобную грубость.
— Я всего лишь любовалась вашим совершенным профилем и мужественным лицом, Илья Григорьевич, — проворковала она кокетливо в ответ, вновь в танце приближаясь к нему.
— Не лукавьте. И поищите себе поклонников в другом месте. Я точно не буду в их числе, — заметил Илья так холодно, что прекрасное лицо девушки вмиг смертельно побледнело.
— Вы считаете меня некрасивой? — с вызовом прошипела она, решив пойти на абордаж. Они разошлись в танце, и, когда он вновь приблизился к ней, она увидела, что его красивые аквамариновые глаза холодны, как лед. Он тихо процедил:
— Вы красивы, словно черная жрица. Но не в моем вкусе, — произнес Илья уклончиво.
— Да вы просто боитесь меня! — прохрипела Михайлова нервным шепотом, даже на секунду не поверив в то, что кому-то может не понравиться. Он беззвучно рассмеялся на ее выпад, показывая, что ее слова позабавили его. Ксения же, кусая губы от досады, выпалила ему в лицо: — Вы надменны и своенравны, ваше благородие. И прекрасно знаете, что вам никогда не завоевать моего сердца, оттого вы так гадко себя ведете, как мужлан на конюшне!
— Ба! Да вы льстите себе до такой степени, милочка, что даже не допускаете мысли о том, что можете мне совсем не нравиться? — опешил молодой человек, и его губы сжались в тонкую линию, как лезвие ножа.
Слова Ксении задели Теплова, ибо мало кто мог себе позволить говорить с ним в подобном наглом тоне, и к тому же оскорблять. Он вмиг разозлился на эту гадкую девицу, которая, видимо, считала, что ей все дозволено. Илья стремительно наклонился к Михайловой и добавил:
— Я не хотел говорить этого, но вы вынудили меня. Так знайте, ваш высоченный рост впору гвардейцу, а не девице, он совершенно не возбуждает меня. Темные глаза ваши до жути распутны, и в них нет жизни. Вы тощи, как ободранная кошка. И если вас одеть в военную форму, то ни ваша грудь, которой нет, ни ваши худые бедра не выдадут в вас женщину. Если же считаете, что я должен был оценить ваш «золотой» нрав, так вы и здесь жестоко ошибаетесь. Своенравная баба, которая смеет первой навязываться мужчине, огрызаться и унижать, и считает приемлемым вытирать ноги, о кого ей вздумается, для меня не существует.
Остолбенев от его жутких слов, Ксения на несколько мгновений замерла, не в силах поверить в то, что Илья посмел сказал ей все это. Когда же смысл его слов наконец дошел до нее, она почувствовала себя так, будто Теплов вылил на нее ведро помоев. Она театрально вскрикнула и, схватилась за сердце, видимо, решила упасть в обморок. Илья, видя ее драматичные жесты и то, как она зло кусает губы, тут же с силой схватил ее за локоть и на ухо процедил:
— Перестаньте ломать комедию. Я все равно ее не оценю.
В этот момент танец наконец кончился.
— Вы получили мое письмо? — спросил быстро и тихо Михайлов, едва приблизился к Даше в очередном повороте танца.
— Да, — ответила она так же тихо, смотря ему открыто в лицо.
— И вы придете завтра к Троицкой церкви?
— Не смогу, — заметила Даша, и они разошлись в танце. Михайлов вперился взором в прелестное обеспокоенное лицо девушки и еле дождался, пока они вновь сблизятся.
— Почему? — нервно заявил он. — Вы более не расположены ко мне?
— Илья перехватил письмо и очень разгневался, — прошептала тихо Даша, чтобы никто не услышал.
— Я понял, — кивнул Иван, и они вновь разошлись. Едва их руки снова соприкоснулись, он страстно прошептал: — Ваш брат отказал мне в сватовстве до лета. Но так долго я не смогу не видеть вас. — Они вновь разошлись и вновь сблизились. — А весной мне еще возвращаться в полк.
— Мне очень жаль, Иван Федорович, — полепетала Даша несчастно.
— Мы могли бы встретиться, например, через неделю-полторы, когда Илья успокоится и не сможет заподозрить.
— Да, — обрадованно согласилась Даша, и их руки вновь слились в танце.
— Тогда числа двадцать девятого, в четверг, например, у Воздвиженской церкви, что в Старом переулке, это в полуверсте от вашего дома.
— Договорились, — улыбнулась Даша. — Я приду.
— Я буду ждать вас с рассвета.
— Зачем же так? В двенадцать как раз служба закончится, и я выйду из церкви.
— Как прикажете, Дарья Сергеевна, — прошептал Михайлов и весь расцвел.
После танца Иван проводил Дашу в одну из гостиных, желая побыть в обществе девушки еще немного, даже несмотря на вероятный
