гримасу, словно собираясь чихнуть, и вдруг тоже затрясся в знакомом уже нам припадке судорожного хохота. От него эстафета смеха пошла дальше и стремительно понеслась по всей стране.
Напрасно рамонские власти пытались воздвигнуть преграды на пути могучего потока массовой эпидемии, тщетно генерал Табанейра издавал приказ за приказом и с пеной у рта грозил рамонскому народу:
— Не сметь смеяться!
Но можно ли заковать смех в цепи, можно ли бросить в тюрьмы целый народ за то, что его поразила — не по его вине — томболезская эпидемия?
Когда стали пробовать разные методы лечения и лекарства, кто-то предложил произвести опыты и с болгарским нивалином как испытанным средством против спазматических явлений. Но несмотря на первые проблески надежды, оказалось, что даже чудотворный экстракт подснежника не в силах погасить томболезский смех.
Постепенно эпидемия охватила всю Рамонию. Она проникла глубоко в недра народа и сильней всего поражала простых людей. Крупные тузы из правящих классов прятались в своих роскошных дворцах и виллах и не заболевали, потому что болезнь передавалась только путем контактов, а рамонские богачи всегда избегали всякого соприкосновения с простолюдинами.
И здесь следует подчеркнуть одну интересную подробность: простые смертные, хотя и мучились во время самих приступов, продолжавшихся по нескольку часов, все-таки не чувствовали себя особенно несчастными. Они даже предпочитали свободный припадочный смех тому, который был декретирован вождем.
Генерал Табанейра был очень набожным человеком и любил раз в неделю показываться народу, посещая для этой цели собор святого Бенедикта.
Однажды в воскресное утро он отправился в божий дом в окружении многочисленной свиты, а охрана расчищала далеко впереди него дорогу от всяких оборванцев и подозрительных типов. Генерал смиренно прослушал праздничную мессу, получил благословение самого епископа Игнацио и приказал бросить по серебряной монете в плошку каждого нищего у дверей храма. С чувством хорошо исполненного христианского долга знатный богомолец вернулся в свою резиденцию, подписал несколько смертных приговоров и принялся рассматривать только что полученный иностранный иллюстрированный журнал, в котором был помещен его портрет в парадном мундире.
Но едва перевернув несколько страниц, глава военной хунты почувствовал легкое головокружение и тут же разразился громогласным хохотом. Из соседней комнаты мгновенно прибежали двое дежурных офицеров охраны, но генерал неудержимо хохотал, таращил глаза и не мог произнести ни слова. Не было никакого сомнения: проклятая эпидемия добралась и до него, и виновата была его фатальная страсть показываться народу.
Забе́гала в панике домашняя прислуга (диктатор был холостяком, и семьи у него не было), а офицеры возбужденно вертели телефонные диски и под строгим секретом разглашали тревожную новость.
Всего через несколько минут в кабинете главы государства собрались лучшие рамонские врачи, один за другим прибыли и все министры, резиденция была окружена тремя кордонами гвардейцев и превращена в неприступную крепость.
А генерал Табанейра хохотал в бешеном припадке, метался, как раненый зверь, стучал кулаками по письменному столу и наконец, указывая пальцем на живот и выпучив от ужаса глаза, сумел проговорить, что в него вселился страшный коммунистический вирус. И снова несчастного затрясло в кошмарном припадке, и снова загремел его громоподобный смех.
Врачи собрались на консилиум, заговорили по-латыни и вдруг, произнося свои «ванитас-манитас», прыснули со смеху. К ним присоединились министры, двое дежурных офицеров, и скоро резиденцию огласил могучий хоровой смех, от которого задрожали стены.
К полудню генерал Табанейра раздулся от напряжения, лицо его почернело, как у негра, пульс участился (120—150—180), и наконец бедняга не выдержал и лопнул, не оставив после себя ни малейшей частицы плоти. И может быть, лопнул он не столько от смеха, сколько от ужаса, что он превращается в коммуниста.
Так исчез диктатор Гардубал Зуарес Табанейра, не сумев дождаться следующего государственного переворота, чтобы быть зарезанным согласно рамонской традиции.
В Рамонии происходили всякие чудеса, поэтому не следует удивляться, что после покойного вождя военной хунты во главе государства оказался не генерал, не президент, а султан, хотя восемьдесят процентов рамонского населения были католики и только двадцать процентов поклонялись Магомету. Да, власть перешла в руки настоящего султана в золотой чалме и с гаремом невиданных красавиц. Султан был старый добряк, и звался он Джанабет Второй.
По своему нраву и приемам правления новый глава государства резко отличался от генерала Табанейры и не проявлял ни малейшей склонности к реформам. Воссев на забытый было, а теперь заново позолоченный престол, извлеченный из государственного мебельного реквизита, Джанабет Второй глубокомысленно почесал свою кудрявую бороду и одним махом очертил будущее государства. Он предоставил монополиям Империалии неограниченное право разрабатывать свинцовые рудники и месторождения нефти, строить нефтеочистительные заводы, эксплуатировать банановые плантации и другие природные богатства страны, а также передал армию в опытные руки империальских инструкторов. Для себя султан сохранил приятное времяпрепровождение, пиршества и подписание фирманов о более демократическом повешении рамонских коммунистов.
Само собой разумеется, Джанабет Второй отменил декрет о смехе и остальные смехотворческие мероприятия предыдущего диктаторского режима, закрыл министерство смеха и уволил всех его мрачных чиновников. Сохранен был только один цирк в столице Лампуре, но в нем главную роль играли уже не клоуны и не дрессированные обезьяны, а красивые акробатки, наездницы и укротительницы зверей, пользовавшиеся высочайшим покровительством и благорасположением султана.
Рассказывая об удивительном смехе в Рамонии, постараемся не упустить и еще одну важную подробность: необыкновенная эпидемия, поразившая страну, кончилась так же внезапно, как и началась. Но от нее в обычном смехе простых людей все же осталась какая-то томболезская загадочность.
Султан Джанабет Второй, утонув в мягких подушках, блаженно сосал свой кальян, попивал кофе и шербет и смотрел футбольные матчи на голубом экране телевизора.
Он разрешал своему народу смеяться и голодать.
И голодный рамонский народ смеялся по-томболезски и, натачивая тайком нож, предназначенный для седовласой головы султана, танцевал рамону.
Перевод Н. Глен.
КАРЛИК ТИНТИРИН
Случилось это за девятью горами, за девятью морями, в тридевятом царстве, в тридесятом государстве. Жили в тридевятом царстве, в тридесятом
