полвека запуску первого спутника Земли!» А Константин Яковлевич сказал: «Ровно пятьдесят лет назад, день в день, мы поселились в этом доме». Хорошая у него была память. До переезда на Ломоносовский, пока их семья с маленькой дочкой несколько лет ждала эту квартиру, Союз писателей предоставил им другую, в жилом корпусе гостиницы «Украина». Там было тесновато.
Живя в этом доме, Ваншенкин дважды переезжал, но только из одного подъезда в другой, увеличивая жилплощадь с двух до четырех комнат. Трехкомнатную квартиру он получил, написав заявление в Литфонд об улучшении жилищных условий, семья разрасталась: дочка, внучка. А в последнюю квартиру он въехал в результате обмена с Егором Исаевым. Обстановка ее была не весть какой роскошной, много места занимали книжные шкафы. Впрочем, зайди мы в этом доме к любому другому писателю, наверняка увидели бы то же самое. Книжное собрание увеличивалось не только за счет собственных произведений, но и подаренных книг с дарственными надписями коллег. К тому же советские литераторы были прикреплены к магазину «Лавка писателя» на Кузнецком Мосту, где их снабжали дефицитными изданиями.
Расспрашивая Константина Яковлевича, я уже тогда смог составить представление о его в общем-то счастливой творческой судьбе, что было следствием и его таланта, и системы моральных ценностей. Константин Ваншенкин никогда не имел машины, охотно пользуясь такси. Хотя на отчисления от исполнявшихся песен на его с женой стихи («Я люблю тебя, жизнь», «Русское поле» и т. д.), он мог бы, подобно Владимиру Высоцкому, купить «мерседес». Но он дружил с таксистами, одному из которых посвятил стихотворение. На мои расспросы относительно столь странного аскетизма он пояснял: «А зачем мне это? Раз есть машина, нужно выбивать гараж. Нужно с ней возиться. А мне писать надо». Не поспоришь. Аналогичным был ответ и на другой вопрос: «Почему, Константин Яковлевич, за всю жизнь вы не заняли ни одной порядочной номенклатурной должности в Союзе писателей или толстом журнале?» Ему предлагали и не раз, а он отказывался. А вот другим не предлагали, а они хотели. Ваншенкин не тратил времени и на стояние в очереди за дачей в Переделкине, на «пробивание» Госпремий.
Соседом Ваншенкина был генерал в отставке Виктор Николаевич Ильин, многолетний секретарь (с 1955 года) по оргвопросам Московской писательской организации. В молодые годы он служил в органах, с 1943 года десять лет отсидел на Лубянке. После смерти Сталина его оправдали, и он пошел трудиться в привычную ему среду. Дело в том, что до войны он отвечал в НКВД за работу с творческой интеллигенцией. Так что для писателей генерал Ильин – самый что ни есть нужный человек, знающий всю их подноготную. С началом оттепели он нашел себя на новой работе в Союзе писателей, занимаясь, в частности, бытовыми вопросами жизни литераторов.
Нельзя сказать, что он сидел сложа руки, – как мог помогал или, по крайней мере, сочувствовал. Когда Константина Ваншенкина после открытой критики «Мокеича» вычеркнули из списка отъезжающих в Италию, он сидел расстроенный в Пестром зале ЦДЛ с рюмкой коньяку и чашечкой кофе. Проходящий мимо Ильин произнес: «Твою мать… Да он бы должен был сказать: вычеркивайте кого угодно, но только не Ваншенкина. Чтобы не было разговоров…» Ваншенкин оценил слова Ильина, назвав его «человеком старых правил»{489}.
У Виктора Ильина была так много дел, что он не успевал гулять с любимым псом. Григорий Бакланов наблюдал из окна за тем, как собаку по утрам выгуливал его шофер. Сам Ильин в это время завтракал, готовясь к выходу: «В ондатровой шапке, сшитой в литфондовском ателье, где тоже все шилось по рангу (кому – ондатровую, кому – кроличью), в демисезонном пальто, он выходил к машине, садился, захлопывал дверцу, ехал в должность. Мне он как-то сказал: “Зимнего пальто я никогда не носил, в любые морозы – в демисезонном”. Но в теплой машине этого и не требовалось… В огромном, необъятной высоты кабинете он скромно в обеденный час включал электрический чайник, пил чай с бутербродами, принесенными из дому. Для других в его должности держали неприкосновенным столик в ресторане: вот спустится, и будет долгое застолье, на которое никакой зарплаты не могло хватить»{490}.
Так продолжалось до тех пор, пока в 1977 году Ильина не свергли «те люди, кого он поддерживал и растил». И Виктор Николаевич, «удаленный от дел, продолжал жить той жизнью, которая теперь без него вертелась, собирал компромат на своих недругов, гордился, что писатели не забывают его, присылают книги с дарственными надписями… Теперь он ходил зимой в рыжеватой матерчатой шубе с меховым воротником и на меховой подстежке, шапка ондатровая уже потерлась. Идет, бывало, по скользкой улице в магазин, уставясь в свои очки на кончике носа. Нередко – видел я в окно – стоит во дворе с хозяйками, они с кошелками, он с кошелкой, разговаривают… Однажды он позвонил мне, предложил для журнала материал о прежней своей службе, еще той, до Союза писателей, до ареста: о святая святых. И говорил со мною на “вы”, по имени-отчеству. Редактор журнала, я стал в его глазах как бы начальством, он явно робел»{491}.
Благодарен Ильину Анатолий Рыбаков – за консультации. Бывший генерал готов был ответить на любые вопросы, но без магнитофона и без ссылки на него: «Сможешь сослаться только после моей смерти, если, конечно, при этом не пострадает моя семья». А смерть наступила в 1990 году: 85-летнего очень информированного пенсионера Ильина насмерть сбила машина, что дало повод к различным конспирологическим версиям, по одной из которых, его «убрали» как ценного участника разного рода секретных операций. Константин Ваншенкин в этой связи говорил мне, что Ильин всего лишь вышел в магазин и пошел не по подземному переходу, а прямо через дорогу. Потеряв бдительность, он и угодил под колеса автомобиля. Так что ни о какой иной подоплеке его смерти говорить не приходится.
На Ломоносовском проспекте случалось разное, и всё на глазах друг у друга. Константин Ваншенкин счел нужным рассказать трагическую историю гибели жены поэта Владимира Соколова – несчастная женщина выбросилась с шестого этажа: «А на третьем жил тогда Солоухин, и его маленькие девочки играли, сидя на широком подоконнике. Одна из них воскликнула: “Ты видела, тетя Буба пролетела на парашюте?!”»…
Многие писатели благодаря неустанной заботе родного Мосгорисполкома и Литфонда навострили лыжи с Ломоносовского в другой конец Москвы – к станции метро «Аэропорт», где в первой половине 1960-х годов возникло кооперативное «писательское гетто» – так назвала свой район сценарист Майя Туровская{492}. Откуда такое жуткое сравнение? Вероятно, от сверхплотной концентрации писателей на один квадратный метр жилой площади. В начале марта 1959 года было озвучено историческое решение об организации нового жилищно-строительного кооператива Союза
