а толпы людей проходили мимо открытого гроба, мы часто говорили о том, как нам не нравится такая практика, и решили, что для нас она недопустима. Я попросила, чтобы гроб открыли один раз после того, как его поставят в Восточной комнате, чтобы я могла войти туда одна и положить в него несколько цветов, прежде чем его окончательно закроют. Франклин хотел, чтобы его запомнили таким, каким он был при жизни.
Мне казалось, что в Восточной комнате на похороны собрались все в мире, кроме троих наших сыновей. Эллиот был единственным, кто по счастливой случайности смог вернуться. Его попросили лететь на самолете, в котором он привез из Лондона мистера Баруха и еще нескольких человек. Джимми смог поехать на восток, но сумел добраться до Нью-Йорка только после похорон в Гайд-парке, поэтому присоединился к нам в поезде на обратном пути в Вашингтон. Лэнгдон Марвин-младший, крестник моего мужа, приехал вместе с Джимми. Франклин-младший и Джонни были в Тихом океане.
Франклин хотел, чтобы его похоронили в розарии Гайд-парка, и оставил точные указания в письменном виде, но забыл сделать необходимые приготовления для использования частной собственности, поэтому нам пришлось все организовывать в последнюю минуту.
После похорон в Вашингтоне мы отправились в Гайд-парк. Никто опять не мог уснуть, и мы смотрели на толпы людей из окон поезда, которые стояли в почтении и скорби всю дорогу. Я была глубоко тронута тем, сколько наших друзей очень рано утром покинули свои дома, чтобы поехать на похороны в Гайд-парк, а особенно доброй заботой премьер-министра Маккензи Кинга. Моя племянница (миссис Эдвард Эллиот) в то время жила в Оттаве, и он пригласил ее поехать в Гайд-парк вместе с ним на его поезде специального назначения. После похорон я пробыла в доме достаточно долго, чтобы поприветствовать старых друзей и официальных лиц, приехавших из Вашингтона. Затем я вернулась в Вашингтон тем же поездом, что и президент с миссис Трумэн.
Они оба были более чем любезны, убеждая меня не торопиться с переездом из Белого дома, но я хотела покинуть его как можно скорее. Я уже начала готовить указания, чтобы все накопленное за двенадцать лет можно было быстро упаковать и отправить. Как всегда бывает, одна часть жизни подходила к концу и начиналась другая. Пока мы ехали по знакомой дороге обратно в Вашингтон, я перебирала в уме много мыслей.
Уверена, что Франклин принял мысль о смерти так же, как он принимал жизнь. Он был религиозным человеком, и это чувство было очень личным. Думаю, он действительно мог попросить у Бога указания и получить их. Вот почему он любил 23-й псалом, Заповеди Блаженства и 13-ю главу Первого Послания к Коринфянам. Он никогда не говорил о своей вере или убеждениях и, казалось, никогда не испытывал интеллектуальных трудностей по поводу того, во что верил. Однажды, рассказывая ему о спиритических беседах, которые мне присылали люди (мне всегда присылали беседы с умершими), я выразила несколько циничное недоверие к ним. Муж просто сказал: «Я думаю, неразумно утверждать, что ты ни во что не веришь, если нет доказательств, что это правда или неправда. В мире столько нового на пути открытий, что разумнее будет сказать, что бывают духовные вещи, которые мы просто не в состоянии постичь. Поэтому я интересуюсь тем, во что верят люди, и уважаю это, даже если не могу понять их верования или разделить их опыт». Мне казалось, что для Франклина это вполне естественно. Он всегда был открыт ко всему, что попадало в поле его зрения, готов был заглянуть внутрь и изучить, но его убеждения напоминали убеждения ребенка, который вырос мужчиной под определенным влиянием. Он все еще придерживался фундаментального мнения, что религия была якорем и источником силы и указаний, поэтому я уверена, что он умирал, глядя в будущее так же спокойно, как и на все события в своей жизни.
Во время шока и печали меньшие эмоции просто исчезают. У любого публичного человека обязательно бывают близкие отношения, которые по той или иной причине разрываются, и такие отношения, которые никогда не были близкими и просто растворились. Когда Франклин умер, многие люди, которые испытывали к нему неприятные чувства и, несомненно, испытают их снова, в тот момент забыли обо всем и слились с огромной массой американцев, веривших, что они потеряли того, в ком нуждались. В день похорон Гарри Гопкинс выглядел так, словно вот-вот умрет сам. После возвращения из Марракеша он почти не выходил из дома, а поскольку они с Франклином оба болели, то не могли часто видеться. Я не думаю, что они перестали волноваться друг о друге или что произошел конфликт. Думаю, им мешали встречаться и консультироваться чаще сложившиеся обстоятельства и их собственное здоровье.
Теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что родители Франклина, сами того не желая, хорошо подготовили его к ситуациям, с которыми он столкнулся в публичной жизни, благодаря общению с самими собой, путешествиям за границу и знакомству с обычаями и народами многих стран. Они, конечно, даже не предполагали, что сын займется политикой, но то образование, которое они ему дали, сделало его более способным выполнять свои задачи.
Так называемый «Новый курс» был, конечно, просто попыткой сохранить нашу экономическую систему. Глядя на сегодняшний мир, я задаюсь вопросом, не могли бы некоторые другие народы лучше выстоять во Второй мировой войне, если бы в их странах произошло нечто вроде «Нового курса», причем достаточно давно, чтобы подарить им чувство безопасности и уверенности в себе. Именно возрождение этих двух качеств в народе Соединенных Штатов позволило нам добиться тех масштабов производства, как в первые дни войны, вступить в самую страшную битву в истории и выиграть ее. Таким образом, два кризиса, с которыми столкнулся мой муж, были очень тесно взаимосвязаны. Если бы он не справился с одним, то никогда не смог бы справиться с другим, потому что ни один лидер не сможет сделать ничего, если люди не хотят за ним следовать.
Письма, приходившие в огромном количестве после смерти Франклина, которые теперь находятся в библиотеке Франклина Рузвельта, позволили мне более четко это осознать. Люди рассказывали мне трогательные истории и приводили в пример планы и стратегии моего мужа, которые улучшили их жизни. Многих он спас от полного отчаяния.
У всех людей бывают недостатки, у всех бывают потребности, соблазны и стрессы. Мужчины и женщины, прожив вместе столько лет, узнают не только минусы друг друга, но и черты, достойные уважения и восхищения – в тех, с кем они живут, и в самих себе. Если в итоге они могут сказать: «Этот человек до предела использовал силы, дарованные ему Богом. Он был достоин любви, уважения
