— Констебль, вы точно сумеете это сделать?
— Приложу все усилия, — ответил юный полисмен. — Речь ведь идет о замене, а не о разборке, так что, надеюсь, нам ничего не грозит. Что касается всего остального, то я уверен, что мистер Гуч ни в коем случае не даст мне совершить ошибку.
— Я, конечно, не специалист в этой области, — сказал Гуч, — но сделаю всё, что смогу, а Изамбард проверит работу, когда вы привезете его на энергостанцию.
— А что с тем поручением, которое я дал мистеру Брюнелю? — спросил Бёртон. — Как вы думаете, в силах он выполнить его?
— Ваша просьба весьма необычна, капитан, притом передал ее сквернослов-болтун, но изготовить такую машину нетрудно, а мистер Брюнель — лучший инженер в мире. Конечно, он предпочитает использовать силу пара, а в любом клапане парового мотора есть пружины, поэтому придется обойтись без него. Позвольте заметить, что альтернатива, предложенная вами, весьма эксцентрична, хотя и выполнима: когда я уезжал, Изамбард уже закончил чертеж. В его распоряжении вся энергия станции, и я уверен, что к вечеру всё будет готово.
— Замечательно! — ответил королевский агент и взглянул на своего помощника. — Алджи, сегодня ночью мы заключим мир с Паровым Человеком.
Поэт, последние несколько минут сидевший с кривой усмешкой, нахмурился:
— Во время нашей последней встречи он обошелся со мной так, что я с удовольствием врезал бы ему прямо по выхлопной трубе!
— Верно, — улыбнулся Бёртон, — но пусть прошлое останется в прошлом: давай сосредоточимся на спасении настоящего. — Он встал и начал задумчиво расхаживать по комнате. — Нам надо торопиться! Я хочу напасть на Блаватскую ночью, перед рассветом.
— Почему? — спросил Пальмерстон.
— Именно в это время активность человеческого мозга минимальна, сэр. Мы знаем, на что способна эта женщина. Я хочу встретиться с обессилевшей мадам Блаватской. Кстати, Алджи, сбегай в мою спальню, найди флакон с микстурой Зальцмана (он в шкафчике у кровати) и принеси его сюда: мы все устали, как собаки, но если ты, я и Бхатти примем по пять капель, то продержимся без сна еще как минимум полсуток.
— Превосходно! — возбужденно воскликнул поэт и вылетел из комнаты. Пальмерстон нервно забарабанил пальцами по столу:
— Я не желаю оставаться в неведении! В какие чертовы игры вы играете, Бёртон? Раскройте свои намерения!
— На это нет времени, господин премьер-министр. Скоро вернутся Бёрк и Хэйр, и я рекомендую вам как можно скорее уехать. Мистер Гуч и констебль Бхатти будут полностью заняты своей задачей, а мне и мистеру Суинберну надо еще очень многое сделать.
— Иными словами, я тут лишний и вам мешаю?
— Я бы так не сказал, сэр. Однако, заметьте, вы премьер-министр, страна воюет, кризис в разгаре, а вы сидите здесь, у меня в столовой.
Пальмерстон так резко вскочил на ноги, что опрокинул стул. Уставившись на Бёртона, он медленно, ледяным тоном сказал:
— Есть пределы моему терпению, капитан. У вас развилась опасная привычка совершенно не считаться со мной. Меня предупреждали, что вы дикое, неуправляемое животное. Я не потерплю этого!
Фелпс, Бхатти и Гуч сконфуженно переглянулись.
— Вы дали мне работу, — сказал Бёртон, — и я собираюсь ее выполнить. Если вам не нравится мое поведение — можете немедленно снять меня с должности, и я с удовольствием напишу несколько книг, пока Британия будет становиться республикой, Германия — набирать силу, а Россия — ждать своего звездного часа.
Комнату наполнило напряженное молчание. Никто не шевелился. Пальмерстон прочистил горло:
— Делайте свое дело.
— Конечно, сэр.
Дверь открылась.
— Эй! — пропищал Суинберн, запрыгнув в столовую. — Я сильнее сопротивляюсь эманациям этой русской коровы, если как следует выпью! Ричард, можно мне немного бренди?
Глава 13
БИТВА ПРИ СТРЭНДЕ
«„Развратники“ утверждают, что нет неорганической, или мертвой, материи в Природе; различие, делаемое технологистами между этими двумя, так же неосновательно, как и своевольно, и лишено здравого смысла».
Елена Блаватская[168]
Чарльз Альтамон Дойл чувствовал себя сбитым с толку. Два (или три?) дня назад он проснулся перед рассветом в незнакомом доме, спустился по лестнице и вышел на улицу. Снаружи царил хаос. Пока он плелся, сам не зная, куда и зачем, люди переворачивали паросипеды и кэбы, били окна, жгли магазины и распевали песенки о высших классах и о каком-то заговоре. Он ничего не помнил. От последних нескольких часов осталось только воспоминание, что он постоянно пил. Бунтовщики его не замечали, зато феи в покое не оставляли: краем глаза он всё время видел их безумные танцы. Феи что-то нашептывали ему в уши и шли за ним по пятам. Он кричал и ругался, требуя, чтобы они перестали его преследовать. Он увещевал, просил и умолял, но они не обращали внимания на его мольбы.
Потом он ввалился в паб «Руки Каменщика» на Бедфорд-стрит, надеясь растворить своих мучителей в бренди: в больших количествах спиртное помогало всегда — особенно, как он заметил, феи терпеть не могли красного бургундского. Паб был битком набит всевозможным сбродом, но это не имело значения: в последние недели рабочие глядели на «развратников» с большим уважением. А один человек даже сказал ему:
— Вы, напыщенные сволочи, нуждаетесь в чертовом уроке, но ты, парень, — один из этих долбаных «развратников», и я хочу научить тебя только одному: как напиться до чертиков.
Ему покупали стакан за стаканом. Дойл неистово осушал их один за другим, и, когда пришел в себя, оказалось, что он лежит в дверном проеме на какой-то темной, окутанной туманом улице. Сколько времени прошло? Он не знал. Неподалеку раздавались неистовые крики и выстрелы. Он снова провалился — и феи прыгнули в его сны.
— Видишь ты нас, поелику сие в крови твоей, — говорили они ему, — и в крови отца твоего, и сынов твоих.
Он опять проснулся. Вскочил на ноги. Поплелся по улице.
— Господи Иисусе, — заплетающимся языком сказал он, — неужели эта чума обрушится и на моих мальчиков?
Юный Иннес казался вполне уравновешенным: возможно, он сумеет противостоять своим мучителям. Но Артур — маленький дорогой Артур, с таким пылким воображением, — сможет ли он справиться с ними? Вспомнив о детях и жене, он вспомнил и то, что не в состоянии содержать их. На его глазах появились слезы, он разрыдался и уже никак не мог остановиться.
Исковерканное и сумбурное, время летело мимо. Мелькали улица за улицей; дым, пар, сумятица. Дойл обнаружил, что находится в каком-то грязном переулке и в отвратительной таверне. Как и прежде, шумная толпа с радостью платила за его обильную выпивку, но на этот раз феи не отстали и принялись прыгать вокруг его ног: то ли они стали сильнее, то ли он — слабее. Он пил и брел, пил и кричал, пил и проповедовал им, пока внезапно Биг-Бен не прозвонил полночь и он не осознал, где находится.
