вместе с Николаем Яковлевичем действует женщина, с которой тот его познакомил.
В три часа дня Курлов провёл совещание, на котором обсуждалась полученная информация. Он удивился, что план злоумышленников так резко изменился, и высказал предположение: от агента Аденского многое скрывается, цель террористов, несомненно, состоит в том, чтобы втянуть агента в теракт с мыслью повязать его преступлением.
Собравшиеся с ним согласились, потому и решили: хватать террористов на бульваре, как только Богров подаст условный знак. В том, что действует целая группа террористов, никто из высших чинов министерства уже не сомневался.
А вот что вспоминает Алексей Фёдорович Гирс, действительный статский советник, киевский губернатор:
"Утро 1-го сентября было особенно хорошим, солнце на безоблачном небе светило ярко, но в воздухе чувствовался живительный осенний холодок. В восьмом часу утра я отправился ко дворцу, чтобы быть при отъезде государя на манёвры. После проводов государя ко мне подошёл начальник киевского охранного отделения полковник Кулябко и обратился с следующими словами: “Сегодня предстоит тяжёлый день; ночью прибыла в Киев женщина, на которую боевой дружиной возложено произвести террористический акт в Киеве; жертвой намечен, по-видимому, председатель Совета министров, но не исключается и попытка цареубийства, а также и покушение на министра народного просвещения Касса; рано утром я доложил обо всём генерал-губернатору, который уехал с государем на манёвры; генерал Трепов заходил к П.А. Столыпину и просил его быть осторожным; я остался в городе, чтобы разыскать и задержать террористку, а генерал Курлов и полковник Спиридович тоже уехали с государем”.
В пять часов на ипподроме начинался смотр потешных. Незадолго до назначенного времени сюда в закрытом автомобиле прибыл Столыпин. Кулябко приказал шофёру доставить министра туда и обратно кружным путём.
Перед трибунами стояли в шахматном порядке учащиеся киевских гимназий. Яркое солнце освещало их рубашки, белевшие на тёмном фоне деревьев. Разговаривая со знакомыми, Столыпин поднимался по лестнице мимо ложи, выделенной для дам, как вдруг одна из приглашённых, поклонница государыни, вдова недавно умершего сановника, взглянув на увешанный орденами сюртук премьера, громко, чтобы всем было слышно, промолвила:
— Пётр Аркадьевич, что это за крест у вас на груди, точно могильный?
Известная своим злым языком, она хотела уязвить премьера. Накануне она распустила слух, что дни его премьерства сочтены, показывая тем самым свою близость ко двору, где она всегда первой узнавала новости.
Сидевшие в ложе испуганно переглянулись.
Совершенно спокойно Столыпин ответил:
— Этот крест, как вы заметили, почти могильный, я получил за труды Саратовского местного управления Красного Креста, во главе которого я стоял во время японской войны.
Сохраняя выдержку, он прошёл вперёд.
А тут как раз на ипподром прибыл из оперного театра киевский губернатор А.Ф. Гирс, проверявший, как идёт подготовка к приёму государя.
— Прошу вас, — обратился он к Столыпину, услышав колкость дамы, — прошу вас, Пётр Аркадьевич, пройдите, пожалуйста, в ложу.
— Это ложа государя, — ответил тот. — Вы же знаете, без приглашения министра двора я в неё войти не могу.
Сказав это, Столыпин стал спускаться с трибуны по лестнице, направляясь к площадке, занятой приглашённой публикой. У барьера он остановился. Сидевшие мужчины в штатском поднялись с мест и окружили премьера полукольцом на расстоянии двадцати шагов.
Столыпин спросил у губернатора:
— Скажите, кому принадлежит распоряжение о воспрещении учащимся-евреям участвовать тридцатого августа наравне с другими в шпалерах во время шествия государя с крестным ходом к месту открытия памятника?
Гирс ответил, что такое распоряжение сделал Зилов, попечитель киевского учебного округа.
— А чем он это мотивировал?
— Он считает, что процессия имеет церковный характер и потому необходимо, по его мнению, исключить из неё евреев и магометан.
Столыпин не скрыл своего недовольства:
— Отчего же вы не доложили об этом мне или начальнику края?
— Дело в том, что в Киеве находится министр народного просвещения. От него зависело отменить или не отменять распоряжения попечителя округа.
Столыпин возразил:
— Министр ничего не знал. К сожалению, государь узнал о случившемся раньше меня. Его величество крайне этим недоволен и повелел мне примерно взыскать с виновного. Подобные распоряжения, которые будут приняты как обида, нанесённая еврейской части населения, нелепы и вредны. Они вызывают в детях национальную рознь и раздражение, что недопустимо, и их последствия ложатся на голову монарха...
В это время фотограф сделал снимок премьера, и все стоявшие рядом вздрогнули. Резкая вспышка холодного огня — её нельзя было не заметить. Гирс сразу обратил внимание на то, что рядом с фотографом стоял помощник, который, и это было видно сразу, не помогал ему, а следил, кто направляется к Столыпину. Взгляд у помощника был оценивающий. “Молодцы, усилили охрану”, — подумал Гирс.
К Столыпину стали подходить знакомые, но Пётр Аркадьевич был несловоохотлив, разговор не завязывался, и кружок постепенно таял.
Перевалило уже далеко за пять часов, а государь всё не появлялся. Из Святошино передали, что он ещё не вернулся с манёвров.
Чтобы отвлечь премьера от грустных мыслей, Гирс стал рассказывать о местных делах. Столыпин слушал его безучастно, пока речь не коснулась землеустроительных работ по расселению на хутора. Тут он оживился, и они беседовали до той минуты, пока не приехал государь.
Государь со своими детьми появился с опозданием в полтора часа. Столыпин встретил его внизу, перед лестницей, и прошёл в ложу рядом с царской. Охрана, стоявшая возле премьера, в том числе и помощник фотографа, мигом окружили государя и его семью, забыв о министре внутренних дел.
Смотр потешных и скачки на императорский приз на киевском ипподроме прошли благополучно и закончились около восьми часов вечера. Предстояло последнее мероприятие дня — парадный спектакль в городском театре.
Съезд приглашённых начался к девяти часам вечера. В честь высокого гостя давалась опера “Сказка о царе Салтане”.
На театральной площади и прилегающих к ней улицах стояли наряды полиции, у наружных дверей — полицейские чиновники, проверявшие билеты. В зале собиралось избранное общество. Простой обыватель на представление попасть не мог.
Из воспоминаний А.Ф. Гирса:
“Я лично руководил рассылкой приглашений и распределением мест в театре. Фамилии всех сидевших в театре мне были лично известны, и только 36 мест партера, начиная с 12 ряда, были отправлены в распоряжение заведовавшего охраной генерала Курлова для чинов охраны, по его письменному требованию. Кому будут даны эти билеты, я не знал, но мне была известна цель, для которой они были высланы, и этого было достаточно. В кармане у меня находился план театра и при нём список, на
