Вторник, 5 апреля 1994 г.
г. Трентон, штат Нью-Джерси
Проступившее на лице у госпожи Оливии беспокойство подтверждало, что она и сама понимает, что слишком перележавшая тайна становится ядовитой и любому способна отравить жизнь. Будь Сэйди помоложе, она настояла бы на своем мнении, но теперь она умирала, и ей не хотелось, чтобы последние ее слова к госпоже Оливии получились резкими.
– Вы всегда поступаете так, как по-вашему лучше, госпожа Оливия.
– Почему бы после стольких лет тебе не называть меня просто Оливией?
Сэйди облизнула губы и выдавила слабую улыбку:
– Да как-то никогда язык не поворачивался.
Госпожа Оливия крепко сжала ее ладонь.
– Сэйди! Как же замечательно снова тебя увидеть! Я хочу, чтобы ты знала: я всегда очень дорожила нашей дружбой. Как бы мне хотелось, чтобы мы, как в прежние годы, отправились куда-то вместе посидеть за ланчем!
– Боюсь, я слишком слаба уже для этого. – Сэйди попыталась было сесть, но к ней, как оказалось, было приделано слишком много всяких трубочек, да и тело казалось чересчур усталым.
– Даже не думай шевелиться, – предостерегла ее госпожа Оливия. – Просто расслабься и лежи.
– Мне тут приснился сон, – заговорила Сэйди. – Мне вспомнилось, как мы высаживали в зимнем саду те ваши диковинные кустарнички.
– Да, это был такой чудесный день! Ты так хорошо разбиралась, как лучше разместить все эти растения по клумбам.
– Как та оранжерея поживает?
– Стоит закрытая. Меня на нее уже не хватает.
– Вот уж не думала, что когда-то такое услышу, госпожа Оливия!
– Я тоже. Но на стекле там по-прежнему выцарапано твое имя. Для меня очень важно, что кто-то будет знать, что ты была рядом со мной, когда я больше всего нуждалась в дружеском плече. И переезд из Лондона, и война, и первые годы брака с Эдвардом, и две неудачные беременности – все это было слишком тяжело для меня.
Достав с тумбочки у койки чашку с трубочкой, госпожа Оливия поднесла питье к губам Сэйди. Она сделала небольшой глоток, и хотя жажда ее требовала больше жидкости, Сэйди сознавала, что ее желудок этого не вынесет.
– Не стоило вам ехать в такую даль.
– Как я уже сказала, я ни за что на свете не упустила бы возможность тебя повидать.
– Могла бы я увидеть Маргарет?
– Конечно же. – Госпожа Оливия откинула рукой занавеску и кому-то что-то быстро сказала. Через несколько секунд в палате появилась женщина. Ей было уже немногим за пятьдесят, и волосы слегка подернула седина, но Оливия, похоже, по-прежнему видела в ней ту девочку, что играла когда-то в детской с ее сыном. – Она все это время просидела возле тебя. А сейчас только проснулась.
– Я была бы не прочь увидеть ее спящей. Это напомнило бы мне о тех днях, когда она была совсем крошечкой.
В такие минуты умиротворения Сэйди думала порой, что, может быть, пора уже забыть, как именно ей случилось сделаться родительницей, и дать волю той любви, в которой так нуждалось ее дитя. Она всегда считала, что со временем могла бы стать для нее хорошей матерью. Вот только времени у них никогда и не было.
Маргарет приблизилась к ее больничной койке. Улыбнулась матери, взяла ее за руку.
– Маргарет, – произнесла Сэйди, – как же я рада тебя видеть.
– И я тебя тоже, мама.
– Как ты поживаешь? – Сэйди внимательно разглядывала лицо этой женщины, не видя в нем ни собственных черт, ни его. Перед собою она видела лишь Маргарет.
Та мягко погладила ладонью пергаментно-тонкую кожу Сэйди:
– Просто замечательно.
– А Джинджер с Коултоном?
– Джинджер с отличием поступила в старшую школу. Говорит, что собирается стать врачом.
– Ну надо же! – Сэйди всегда переполняла гордость при мысли о внуках, чьи фотографии неизменно украшали ее крошечную квартирку.
– Госпожа Оливия позаботилась о том, чтобы она получила стипендию из фонда Картера.
– Боже ж ты мой! – Жизнь разворачивалась таким образом, какого она никогда и представить себе не могла. – Ну, а Коултон?
– Все такой же неуправляемый.
– Он вылитая копия твоего брата Джонни. Такой же своенравный и вечно ищущий приключений, – вставила госпожа Оливия.
