помогали коми-зыряне и югра — ханты и манси.
Но особенно быстро русские осваивали европейский Север. К концу XVI в. Мурман у Рыбачьего полуострова был густо заселен и отдельные поселки поморов по размерам напоминали города. К этому времени в море выходило около 7500 русских судов с командами, насчитывающими 30 000 поморов. При этом поморы Русского Севера совсем не были жалкими изгнанниками, терпевшими нужду и лишения. Англичанин Стивен Барро, плававший в Белом море в 1556 г., сообщает, что русские, встретив его корабль, подарили ему пшеничный хлеб, калачи, превосходную пшеничную муку, гусей, сушеную рыбу, бочки водки, меда, пива и т. п. Все русские были прекрасно одеты, выглядели бодро, весело. Они были очень предприимчивы, смелы и отличались большими познаниями в мореходстве.
Стивен Барро отмечает, что «русские (речь идет о поморах. — В.М.) были смелыми и хорошими мореходами, и суда их шли быстрее английских».
С севером Европы, с Северо-Западной Азией, с далекими северными морями, с Сибирью англичан и голландцев, немцев и итальянцев познакомили отважные и предприимчивые, знающие свое опасное дело русские мореходы.
Первым человеком, в категорической форме утвердительно ответившим на вопрос, можно ли из Европы, плывя Ледовитым океаном, вдоль берегов Сибири, достигнуть Китая и Индии, и набросавшим карту великого Северного морского пути, был русский дипломат и путешественник Дмитрий Герасимов.
Это он, по свидетельству венецианца Батиста Рамузио, говорил о пути в Восточную Индию через Ледовитый океан аугсбургским ученым (1525–1526 гг.). Когда летом 1525 г. в Риме принимали посла Василия III Дмитрия Герасимова, папская курия проявила к «московиту» исключительный интерес.
Дмитрий Герасимов рассказывал о востоке Европы, о Севере и Сибири так много нового и интересного, что слушавший его Павел Иовий сразу же на основе своих записей бесед с Герасимовым написал книгу, которую немедленно издал. Книга Павла Иовия была очень популярна, несколько раз переиздавалась и переводилась на разные языки. Павлу Иовию Герасимов рассказал о безбрежном Ледовитом океане, держась правого берега которого можно добраться до Китая.
При этом Дмитрий Герасимов показывал какую-то карту, которую Павел Иовий использовал для своей книги, поручив составить копию с нее Баттисто Аньезе.
Виллоуби, Ченслер, Барро, Пит, Баренц, Герберштейн и другие путешественники XVI в. пользовались географическими сведениями русских людей. Один русский корщик, Гаврила, служил лоцманом Стивену Барро во время плавания его у берегов Кольского полуострова, а другой русский корщик, Лошак, хорошо знавший путь на Новую Землю и Обь, вел его судно по волнам Ледовитого океана. Стивен Барро отмечает их большую роль в своем плавании, их искусство, их доброжелательность и с большой теплотой вспоминает Лошака, Гаврилу, Федора и Кирилла. Герард Меркатор создавал свои карты в середине XVI в., пользуясь для обозначения Севера и Сибири сведениями, почерпнутыми от русских поморов. Сведения эти могли быть почерпнуты и со слов русских путешественников, мореходов и дипломатов, и из карт.
Географические карты русские начали составлять еще в конце XV в., когда впервые встречаются известия о том, как тот или иной дьяк реку или озеро «на луб начертил». При Василии III у нас имелись не только «списки», но и «чертежи» (карты) земель, рек и дорог Руси Литовской.
Этот интерес к окружающим Русь и далеким странам, столь характерный для русских людей конца XV–XVI в., обусловил то обстоятельство, что на Руси сравнительно рано узнали об Америке.
В 1530 г. Максим Грек писал об экспедиции Колумба, о Кубе, Молуккских островах (которые, кстати сказать, были открыты португальцами лишь в 1512 г.), а спустя 20–25 лет русские люди узнают подробности плавания Христофора Колумба и Америго Веспуччи («Веспуцея Шпанца»), причем Максим Грек писал и более научно, и более точно и серьезно, чем Мартин Бельский и переводные «Космографии» конца XVI в. Так русские люди XIV–XVI вв. своими смелыми путешествиями не только делали Русь вновь «слышимой и знаемой всеми концы земли», но и вносили бесценный вклад в географическую науку и знакомили народы Западной Европы и Азии с неизвестными им странами и морями.
В рассматриваемый нами период времени на Руси широко распространяется просвещение. Немало было на Руси «книжных людей». Среди них суздалец Дионисий (XIV в.), которого летопись характеризует как «мужа премудра, разумна, промышлена же и рассудна». Дионисий своей ученостью поверг в изумление константинопольских монахов. По его инициативе монахом Лаврентием была составлена знаменитая Лаврентьевская летопись. Его друг, нижегородец Павел Высоцкий, «книжен бысть вельми и философ велий» и в своем монастыре в Нижнем Новгороде время от времени проводил «зело» полезные «беседы», слушать которые собиралось немало монахов.
«Ученым» человеком был знаменитый московский митрополит Алексей. Большой образованностью отличался Иван Калита, что, правда, нельзя сказать о всех его потомках.
Появляются переводные сочинения по медицине, космографии, астрологии и т. п., в том числе знаменитый «Луцидариус» — своего рода энциклопедия. Русские люди изучали польский, немецкий, латинский, греческий, шведский и другие языки. Афанасий Никитин пишет и по-арабски, и по-персидски, и по-татарски (тюркски).
История сохранила нам имена многих любознательных и образованных людей XV — начала XVI в., таких как Тучков, Токмак, Сабуров, Шуйский, Карпов, Герасимов, Вассиан Рыло и много других. В отрывках, изречениях они знают Гомера и Пифагора, Платона и Аристотеля, Гезиода и Сократа, Эпикура и Плутарха, Фукидида и Исократа, Геродота и Пифагора, Демосфена и Ксенофонта и других ученых и писателей античности.
Это были люди разных политических взглядов. Так, например, боярин Федор Иванович Карпов, единомышленник Максима Грека, видный дипломат, в свое время принимавший послов крымских, ногайских, казанских, польских, посланцев императора и папы, был человеком «премудрейшим», «многим разумом украшенным». Его пытливый ум хотел вникнуть во все, его мучили противоречия и сомнения, он боялся, что отходит от «благочестия». Он увлекался астрологией, считая ее наукой всех наук, «гомеровым словом». «Аз же ныне изнемогаю умом, в глубину впад сомнения», — писал он Максиму Греку. Его произведения полны скорби и пессимизма, он вслед за евангелистом Иоанном утверждает, что «весь мир во зле лежит», его взоры обращены к прошлому.
И полная ему противоположность — послания Филофея, Иосифа Волоцкого, полные энергии, оптимизма, отражающие идеологию складывающегося самодержавия.
Таким же «книжным» человеком нового склада, патриотом, политическим деятелем, стремившимся разобраться в новой государственной системе и теоретически ее обосновать, был Михаил Григорьевич Мисюрь-Мунехин, дьяк Василия III, первый великокняжеский дьяк во Пскове. Его друзьями были Дмитрий Герасимов, Николай Немчин (Николай Булев), Филофей, к которому он обращался, прося разрешить сомнения, и, судя по ответу Филофея, пытливый ум дьяка далек был от того, чтобы объяснить все «Божиим промыслом».
Нельзя думать, что на Руси «книжные» люди насчитывались единицами. Судя по подсчетам подписей на документах, в начале XVI в. на Русском Севере до 80 % населения
