Филипп учился на примере своего дяди Тибо V Блуаского и подражал ему. Он видел, как граф и графиня Блуаские, не имея никаких доказательств преступления, тем не менее получили большую выгоду, обвинив евреев в убийстве христианского ребенка, казнив предполагаемых злодеев и захватив оставленные ими в залог имущество и деньги. В итоге владетели Блуа укрепили свой политический статус, стали казаться еще более благочестивыми и поправили свое финансовое положение (как описано выше, в главе 6).
Сроки и последовательность нападок Филиппа на евреев представляются вполне прямолинейными: слухи, конкретное обвинение, captio, вымогательство, изгнание – на все потребовалось чуть больше года. Но на самом деле хронология событий сложнее, чем кажется при поверхностном знакомстве с материалом[912]. Ригор создает свою хронику через двадцать лет после этих событий, и он не уверен, в каком именно году они произошли, часто переставляя даты местами для вящего драматического эффекта[913]. Он упоминает, что юному королю давал советы некий отшельник, то есть, как может предположить читатель, клирик не от мира сего. Но этим монахом стал Бернард де Бошьяк, обладавший большими связями пятый аббат сурового ордена гранмонтанцев, опытный администратор из аристократической французской семьи. Бернард вовсе не был безграмотным деревенщиной, он был одним из самых доверенных советников короля, надзиравшим за основанием восьмидесяти новых обителей своего ордена[914]. Хотя изгнание евреев нередко изображают внезапной причудой чрезмерно благочестивого и сурового подростка, оно являлось частью просчитанной политики, с которой были согласны главные советники короля.
Как и его дядя Тибо, Филипп воспользовался кровавым наветом, чтобы добиться своих политических целей и приобрести землю, очистить Париж как буквально, так и фигурально, пополнить королевскую казну, решительно порвать с традициями правления своего отца и укрепить коммерческие возможности своей столицы. В 1171 году Тибо использовал обвинение против евреев Блуа, чтобы заявить свои притязания на власть, независимость и религиозную ортодоксальность. Филипп, следуя по стопам Тибо, тоже воспользовался представившейся возможностью столь драматически продемонстрировать свою набожность и монаршую власть, да еще и получить от этого неплохой доход. И Филипп, и Тибо повели себя противоположно политике короля Людовика VII[915].
Филипп перестроил церковь, где покоился Ришар, вероятнее всего, благословив ее своим присутствием, щедро ее одарил и, возможно, пожертвовал ценный реликварий[916]. Культ Ришара стал центром крупного проекта по перестройке храма. Проект этот инициировал и поддерживал король, и монаршая щедрость была очевидна во всем. Место для гробницы Ришара выбирали очень тщательно – так, чтобы оно производило наибольшее символическое воздействие. В старой церкви, по-видимому, уже имелись мощи святого, папы Иннокентия I[917]. К концу XII века, когда возрос интерес к святым детям, давно забытый святой по имени Иннокентий, то есть невинный, был отнесен к многочисленным святым невинным младенцам – жертвам Ирода[918]. День поминовения святого, расположение и архитектура гробницы подчеркивают духовную близость Ришара библейским невинно убиенным, связь короля с замученным мальчиком и грозящие обоим смертоносные замыслы парижских евреев. Юный монарх быстро устранил видимую угрозу гражданскому миру и гармонии и сам стал своего рода святым невинным, королем, подобным Христу.
