оба волотовских мастера — и 1363 г. и 1390 г. — придавали таинству евхаристии в своей концепции росписи первостепенное значение, вернемся к рассмотрению определяющей проблемы: «Стригольники и таинство исповеди и причащения».
В тяжкие времена ордынского ига каждое общенародное несчастье: чума, иной какой-нибудь мор, засуха, саранча, нашествие соседей, разорительное княжеское «розмирье» — все объяснялось гневом божьим, справедливым наказанием за непрощенные или скрытые от бога прегрешения людей. При господстве такого образа мыслей исповедь, полное признание греховности своих недобрых дел, становилось отнюдь не личным делом отдельного человека, а делом общенародным, как общенародны были небесные наказания за злые дела каждого человека.
Когда к размышлениям о божьей каре на этом скоротечном свете добавлялись мрачные мысли о возможности утратить навсегда надежду на вечное место «в божьем стаде» после Страшного Суда, тогда роль искреннего покаяния и очищения еще более возрастала.
Весьма примечательно, что специальное сочинение о коллективной подготовке к индивидуальной исповеди — «Предъсловие честнаго покаяния» — написано, как считает А.И. Клибанов, «может быть не позднее первой четверти XIII в.»[397]. А ведь судьбы Руси начали трагически меняться именно в то время; битва на Калке была не локальным сражением у берегов Азовского моря:
1223 г. «Князь великий Киевский Мъстислав Романовичъ и з детьми и з зятем убиен бысть от татар. Сия же великая беда случися в Русской земле великим князем русским… и всем странам Русским месяца июня в 16 день. Татарове же гнашася за христианы до Новаграда Северскаго. Христиане же, не ведуще лести татарскиа, изыдоша противу их со кресты, они же [татары] зле иссекоша и домы их пожгоша, а имение огню предаша. Тако же и по иным градом ходиша… глаголаху же сице: яко единех киян [жителей Киевской земли?] избито тогда 60 000. А инех же невозможно и глаголати, сколко их избито! Точию един бог весть — число безчисленое…»[398]
1229 г. Хан Батый начал наступление на Европу и захватил низовья Яика и Волги. Русский книжник, продолжатель знаменитого Даниила Заточника, готовит русских людей к тяжелому противостоянию:
Воскресни, боже! Суди земли! Силу князю нашему укрепи, ленивые утверди, вложи ярость страшливым в сердце! Не дай же, господи, в полон земли нашей языком, не знающим бога![399]
1237–1240 гг. Яростная самоотверженность русских воинств не помогла. Батый прошел сквозь Русь, оставив пожарища. В полон попали почти все русские земли. Вот в этой-то обстановке и родилось «Предъсловие честнаго покаяния», которое должно было смягчить божью кару.
1380–1390 гг. То десятилетие, к которому историки искусства обоснованно относят интереснейшую роспись Успенской церкви на Волотовом поле, было сложным и крайне напряженным как для Руси в целом, так и для Новгородско-Псковской земли.
Оно началось блестящей победой на Куликовом поле, победой, моральное значение которой было настолько велико, что русские люди XV в. все еще отсчитывали годы от «Задонщины», как от новой эры. Но хан Тохтамыш и его преемники удержали русские княжества в своих руках еще на целое столетие, что, разумеется, приводило к глубокому разочарованию.
Дмитрию Донскому приходилось по-прежнему вести борьбу и с Тверью, и Рязанью, и Нижним Новгородом. Большие неурядицы происходили в московской митрополии: митрополит Пимен предпринимал длительные поездки в Царьград, сидел под арестом у Дмитрия Донского и снова становился митрополитом. Дионисий Суздальский, получивший право именоваться митрополитом московским, то ездил в Царьград, то поучал новгородцев от имени патриарха, а окончил жизнь под арестом у Владимира Ольгердовича в Киеве… Более удачлив был изворотливый и талантливый болгарин Киприан, которому удалось закрепиться в Москве в качестве митрополита. В Новгороде Великом то страдали от морового поветрия, то воевали с немецким орденом, прекратив на семь лет (1383–1390 гг.) всякую торговлю с Северной Европой, то оборонялись от Дмитрия Донского, возмущенного ушкуйными набегами (1386 г.), а то традиционно разделившись на два волховских берега, воевали друг с другом, сменяя в итоге неугодных кому-то посадников (1387 г.). Проблема общенародного покаяния как средства избавления от многообразия божьих казней была по-прежнему актуальной. В религиозном отношении Новгород в это десятилетие выступал очень монолитно. Стригольники, часто поучаемые именно в эти годы, не вносили, очевидно, разлада во внутреннюю жизнь города, в чем, по-видимому, следует видеть заслугу архиепископа Алексея, выступавшего всегда от имени всего Новгорода. В церковной жизни несравненно острее стоял вопрос о взаимоотношениях с Москвой, где митрополичьий стол нередко пустовал. Как мы уже видели выше, именно в эти годы Новгород (весь город, а не только епархиальные круги) объявил автокефалию новгородской церкви во главе с Алексеем (1385 г.).
Единство горожан Новгорода в церковных делах продолжалось и после Алексея: в 1391 г. в Новгород с пышной свитой из нескольких епископов прибыл новопоставленный митрополит Киприан. Семь дней чествовали новгородцы главу русской церкви, но после протокольной церемонии встречи произошло непредвиденное:
В восмый же день, в неделю [в воскресенье] нача служити божественную литоргию во святей Софии Киприян, митрополит всеа Росии. И отслужив божественную службу и взыде на анбон [амвон]… и нача учити люди новгородцкия, на анбоне стоя с крестом.
Они же не прияша учение его, затыкающе уши свои жестокосердием и непокорством, аки аспиды глухи и не восхотеша благословения.
И удалися от них и облекошася вместо благословения в клятву [в проклятие][400].
Новгородцы «едиными усты» напомнили митрополиту, что шесть лет тому назад, при Алексее, весь город, «вси заедин» поклялись отменить митрополичий суд «и грамоты есмя подписали и попечатали…». Через год после этого веча, возглавленного посадниками, Стефан Пермский упрекал новгородских стригольников в том, что они говорили: «Недостоин есть патриарх, недостойни суть митрополити…» Теперь, в 1391 г., когда Киприан объявил их последователями Сатаны, новгородцы в целом, а не только вольнодумцы-стригольники «не послушаша митрополита и не внимаху словесем его и учениям. И Антония патриарха послание и учение ни во что же положиша». Прожив в Новгороде две недели, Киприан «иде в Москву с нелюбием» (Татищев, с. 180). Для понимания места стригольников в системе общественной жизни Новгорода Великого чрезвычайно важно то, что в свете приведенных материалов 1387 и 1391 гг. мы по существу лишены возможности провести демаркационную линию между взглядами стригольников и горожан (всех званий) вообще. Возможно, что стригольники были лишь выразителями общего городского умонастроения, людьми хорошо образованными и явно стремившимися оттеснить или заменить наиболее слабых представителей духовенства.
Борьба за новгородско-псковскую епархиальную автокефалию (или, точнее, полуавтономию) могла вполне примирить горожан со «стригольниковыми учениками». Быть может, не совсем случайно в обоих эпизодах в перечне духовных чинов пропущено одно весьма важное звено — епископ? Упоминаются простые иереи-священники, которые
