— Выбирай. Но не питай иллюзий. Ты всё равно останешься рабом. Но только моим личным. И поверь, у меня таких полно. Многие из них даже не догадываются, что они у меня под каблуком. Думают, что всего сами добились и прочно сидят на своих вершинках.
Егор Петрович закрыл створки стеллажа, промокнул платком уголки глаз и внимательно посмотрел на Славку.
— Ну, так что? Какое решение ты принимаешь? Я хочу, чтобы мы работали вместе. Ты славный парень, и твой непростой жизненный опыт, думаю, не позволит тебе повести себя так же, как поступил со мной Ермак. Хочешь быть «светлым»?
От чрезмерного внутреннего напряжения у Славки задёргалась нижняя губа.
— Да, Ваша Светлость.
— Молодец! А я и не сомневался! Думаешь, просто так вертолёт в Сестрорецк погнал? Мы с тобой, знаешь, как всех ещё удивим?! И давай-ка, дружок, вот что… обойдёмся без протокольных условностей. Хорошо? Можешь не говорить мне «Ваша Светлость», пока мы с тобой наедине. Ты сам, считай, уже без пяти минут «светлый». А у нас между собой это не принято. Договорились?
— Да, — выдохнул Славка.
Этот односложный ответ дался ему таким трудом, будто он гружёный камнями железнодорожный вагон с места руками сдвинул.
Свет Стахнов кивнул, приглашая за собой, и пошёл обратно к креслам. Славка, сжимая в руке фигурку Ермака, тенью последовал за ним.
— Егор Петрович, — набрался он смелости. — А что вы так Ермака невзлюбили?
— За что любить предателя?! Я выискал этого ублюдка, протащил через семь кругов ада нашего Минкульта, на самую высокую орбиту его закинул. А это, я тебе скажу, не так-то просто сделать. Даже с моими связями. Ты, вообще, знаешь, как вся эта орально-музыкальная кухня устроена?
— Не знаю, — признался Славка.
Егор Петрович повалился в кресло.
— Культура, Слава, это оружие! Мощнейший рычаг влияния на общественное сознание. Как и религия. И поэтому её необходимо жёстко контролировать. И Россия, слава Богу, поняла это. Мы контролируем и Культуру, и Религию. Власть, Религия и Культура — это три пресловутых кита, на которых всё держится. До тех пор, пока «киты» эти действуют сообща. И этим наша страна сильна. Только проверенные люди и только ограниченное их число должны быть — как это сказать? — парадным фасадом Культуры. Мы уже наступали на грабли, когда писатели, певцы, музыканты и актеры, пользуясь своей популярностью, включались в большую политику и начинали манипулировать общественным сознанием. Они думали, что поступают правильно, а на деле провоцировали хаос. И что? Хаос наступил. Кого он сделал счастливым? Да ты садись, чего мнёшься?
Славка сел в кресло и попытался расслабиться. Но расслабиться не получалось. Его не покидала уверенность, что сейчас весь этот цирк закончится и всё будет по-прежнему — страшно, больно и безнадёжно. А Егор Петрович, напротив, ожил. В лице Славки он нашёл благодарного и немногословного слушателя — «идеальные уши».
— Общественное сознание подвержено одной гадкой напасти. Я называю её «синдром насекомых». Ты обращал внимание, как оживает весь этот насекомый мирок с приходом тепла весной? Ещё вчера воздух был чист и прозрачен, но пригрело солнце, и отовсюду начинают вылезать проспавшие всю зиму букашки: мухи, стрекозы, бабочки, жуки, мошки, блошки — целая армада заполоняет всё вокруг и начинает жужжать, каждый на свой лад. А некоторые ещё норовят укусить, ужалить, крови соснуть. Так и с общественным сознанием, стоит пригреть солнышку свободы, которую на Западе окрестили пустым словом «демократия», как всё вокруг заполняется бесконечным жужжанием. Комары, вши, клопы требуют крови, жуки-навозники — говна, мухи — помоев и тоже говна, пчёлы — цветов. Короеды… Чего? Правильно — коры! Кто там ещё?.. И всем надо. И, каким бы разумным правителем ты ни был, ты никогда не угодишь этой жадной и злобной своре. Но самое губительное в этом то, что хоть такой звон и выглядит со стороны целостным и даже гармоничным, каждый, на деле, жужжит о своём. Никакого согласия. Но зато возникает полная иллюзия свободы. И под это звонкое роение рушатся целые государства. Посмотри, что сейчас творится в Европе. Ты историю в школе хорошо учил?
— Да, — кивнул Славка.
— Учил, молодец! Вам же рассказывали, чем закончилась их демократия? Это ещё до того, как Болезнь начала косить без разбору всех — и левых, и правых, и богатых и бедных? Говорили же вам, как в этом европейском Вавилоне столкнулись интересы различных этнических, религиозных и социальных групп и к чему это привело?
— К войне?
— К резне! К бойне! Пандемия в Европе пришла уже к шапочному разбору. По мне, так демократия — это день открытых дверей в психушке. Причём открытых не «в», а «из». Когда все психи получают возможность выйти в общество и на тех же правах, что и все остальные, делать то, что всем остальным не позволяет делать не политический строй, а внутренние моральные убеждения. Или ещё проще сказать — Культура. Понимаешь, Слава? Культура. А они разрушили свою Культуру. Они смешали её со всем, чем только можно и нельзя. Эта эклектика их и сгубила. Знаешь, что получится, если взять все краски и смешать в одну кучу? Грязь получится! Грязь, Слава! Дерьмо! Они развели это дерьмо у себя и, вместо того чтобы признать свою ошибку, стали учить остальных, что так и надо. О чём мы?
Великий Второй наморщил лоб, но, заметив в Славкиных руках фигурку, просветлел.
— Ах да! Позволь мне ещё разок взглянуть на твой трофей!
Славка, было, растерялся, но быстро сообразил, чего от него требуется, и протянул статуэтку Ермака.
— Мои скауты отыскали Ермошку на каком-то заштатном конкурсе юных талантов, — Егор Петрович задумчиво вертел статуэтку в руках. — В свои семнадцать лет он пел как соловей. За душу голосом своим хватал, как овчарка. Помнишь, к примеру, «Дождливый лес»? Или «Порядок»? А эту… «Однажды ты в мой мир пришла…»?
Славка закивал.
— Ну, что сказать, дал господь талант Бориске, — Егор Петрович подбросил фигурку и ловко поймал. — Я сделал всё, чтобы вытолкнуть его на самый верх — в первый эшелон эстрадников. Он получил золотую лицензию исполнителя. Лучшие мои композиторы сочиняли для него музыку и стихи. Сам он по части творчества ноль. Но голос, да! Я сделал из него звезду. А что он? Гадёныш переметнулся под крыло Минкульта, польстившись на посул господина свет Щерского сделать его «светлым».
Он поставил фигурку на стол. И ненадолго умолк, нервно пощипывая тонкий ус и с нескрываемой обидой глядя на игрушечного Ермака. Затем наклонился и сильным щелчком сбил статуэтку.
— Ты не представляешь, какая это для меня пощёчина была. А он ведь был мне как сын! Всё, всё у него было! Но жадность! Да! Захотел Ермоша ещё больше! Предал меня ради серебряного браслета! Он ведь единственный менестрель в стране, кто стал «светлым». Ну, ты знаешь. А я Щерскому говорил! Не надо! Говорил, не лезь! Предупреждал! Вот теперь он сына потерял! Теперь он знает, каково это!
Славка покосился на лежащего Ермака. Тот лежал на кофейном столике как шахматный король, получивший мат.
