— Отец! — Это слово болезненным воплем вырвалось из сердца негодного, всегда трусившего перед страданием и очередной опасностью. Мое астральное тело ощутило болезненный толчок: звук этот прозвучавший в воздухе, в прежнее время сделал меня рабом этого неблагодарного.
Я оставил его грудным младенцем, а когда вернулся из продолжительного путешествия, ребенок трех лет, белокурый и красивый, как херувим, протянул мне свои маленькие ручонки и произнес это слово, приковавшее меня к нему. Мне некого было больше любить, кроме наследника моего имени, надежду моей страсти. Всегда слово «отец», сказанное им, когда он страшился чего-нибудь или тосковал, делало меня слабым до ослепления; а в эту минуту, когда я хотел бросить его беззащитным на произвол его врагов, это слово потрясло меня и пробудило все воспоминания прошлого.
Как и тогда я был силен, а он слаб; как в детстве я охранял его своим любящим отцовским сердцем, так и теперь его слабый трусливый и несовершенный дух ничего не значил без поддержки моей железной воли, укрощавшей его врагов. Но, боясь собственной слабости и мгновенно припомнив все оскорбления и всю неблагодарность, вынесенные мной, я собрал всю свою энергию и, не внимая отчаянным жалобам духа, поднялся в пространство, пока друзья мои уничтожали последнюю соединявшую нас связь.
Как черная, густая завеса, враждебные духи накинулись на неблагодарного, оглушая его своими обвинениями, издеваясь над его слабостью, а потом увлекли его в пространство, чтобы он полюбовался на мучения, виновником которых был.
* * *
— Могу ли я работать в пространстве? — обратился я к своему руководителю. — Я слишком страдаю.
— Ступай! — был ответ.
И я бросился в бесконечность, подальше от атмосферы земли, чтобы погрузиться в вихрь вечного вращения, где мог работать без устали, не имея более времени думать о себе.
* * *
Наконец меня остановила посторонняя сила и притянула к себе; тяжесть охватила мое астральное тело, и послышался голос моего руководителя:
— Все умерли. Пойдем на суд.
Я двинулся, волнуемый тяжелым сознанием, что приближался важный момент…
В сероватом, окружавшем меня пространстве, со всех сторон надвигались бесчисленные тени, и каждая была осенена светлым кругом, знаком Божественного, более или менее очищенного огня. Плыли духи, облеченные во флюидическое подобие рясы, с тонзурой на прозрачной голове и четками в скрещенных руках. Я дрожал и волновался.
Но, чу! — религиозное пение донеслось до меня… Да, в атмосфере звучало пение, и это были стройные звучные голоса монахов, хотя я и не видел, чтобы открылись их уста. Я понял, что это был отзвук их мыслей, потому что в духовном мире каждое сотрясение воздуха производит гармонический звук. Видя себя собранными в тесные ряды, братья бенедиктинцы, как и при жизни, вспомнили свое пение. Во главе их виднелись тени: Эйленгофа, Бенедиктуса и Санктуса.
Безмолвно облаченная масса духов собралась позади меня. Я поник головой. Да, я командовал этим братством преступных теней, был главарем банды мстителей. И в эту минуту около меня появилась тень, которая доставила мне искреннюю радость; отнюдь не радостное чувство разделить мою ответственность с другим, а просто радость увидеть старого друга. То был Антоний, вдохновитель интриг, увлекший меня на преступный путь.
С другой стороны безмолвно собиралось второе шествие: там парили Мауффен, Розалинда, Курт, карлик и другие. Их вели светлые руководители, парившие над ними.
Преступные духи приближались к светлому кругу, где провозглашен незыблемый закон возмездия: «страдание за страдание», и где руководит истинная сущность Божественного правосудия: «Не делай другому того, чего не хочешь, чтобы делали тебе. Милосердие Божие дарует тебе возможность исправить твои ошибки в новой жизни»…
Лотарь фон Рабенау
Эпилог
Заходившее солнце золотило верхушки деревьев и заливало красноватым светом лесную прогалину. Под большим дубом лежал бледный, изнуренный человек; по лежавшей рядом с ним арфе видно было, что это бард. Около него сидел мальчик, пяти или шести лет, выдающейся красоты, но такой же бледный и утомленный. Сухой кашель потрясал грудь больного, и на губах его показывалась кровавая пена.
— Милое дитя, — прошептал он, лаская ослабевшей рукой кудрявую головку мальчика, — оставить тебя одного, обречь на нищету и голод!.. Боже всемогущий, сжалься над сиротой!
Он глухо захрипел и вытянулся на траве. Ребенок, в испуге, кричал и плакал над умершим.
Вдруг раздались шаги; ветви с треском раздвинулись, и на лесной тропинке показался старик с белой бородой, в одежде странника. Он подошел к плакавшему ребенку и, узнав все, опустился на колена перед умершим и помолился за упокой усопшего. Потом он достал нож, вырыл яму и положил в нее тело, прикрыв его землей и листьями. Взяв затем ребенка за руку, он увел его с собой, утешая как мог.
И ребенок этот сделался верным спутником одинокого странника, который поставил себе целью в жизни ходить за бедными больными и погребать умерших; и оба просили милостыню, чтобы ею помогать другим.
Мальчик вырос, но остался при страннике, к которому привязался и который потерял зрение. Он выучился играть на арфе, единственном наследстве отца, и играл с врожденным талантом.
Юноша с задумчивыми глазами водил слепого старика, и эта трогательная пара возбуждала сострадание везде, где бы они ни появлялись. Не одна прекрасная женщина останавливала взор на молодом певце с идеальным лицом; но никакой соблазн не мог оторвать его от старого друга, и заработанное золото он великодушно раздавал больным и бедным, и они продолжали путь, совершая по дороге дела милосердия.
Прошли годы, и вот однажды верные спутники остановились у подножия горы, на вершине которой гордо возвышалось старое аббатство, окруженное зубчатыми стенами; в отдалении, венчая соседнюю скалу, виднелся другой, не менее великолепный, монастырь.
— Ах, отец! — воскликнул молодой бард. — Зачем ты потерял зрение? Если бы ты знал, какой восхитительный вид открывается перед нами!
Он остановился, посадил старца и залюбовался старым аббатством; но к его радостному чувству примешивалась непонятная ему внутренняя тревога. Вдруг он зарыдал и, упав на колени, прижался головой к придорожному камню. Он плакал и не мог дать себе отчета.
— Сын мой! — шептал старик взволнованным голосом, ощупывая вокруг себя. — Что случилось, милое дитя?
Словно разбуженный этим вопросом, молодой бард поднялся, вытер слезы и, взглянув последний раз на аббатство, взял слепого за руку и увел.
Через несколько дней после этого, изнемогая от усталости, бедные путники искали убежища, так как спускалась ночь.
— Ты устал, отец, а ближайшее селение еще далеко, — сказал молодой бард, заботливо смотря на бледное лицо старика.
Оглядевшись вокруг, он увидел на скале развалины старого замка; разрушенная ограда и обвалившиеся стены указывали, что он, вероятно, пострадал во время осады.
