Короче, у старухи есть дед. А у него есть лицо. И о-о-очень длинная шея — змеи отдыхают.
Дед к нам выходить не стал — выпустил эту змееподобную шею вместе с головой. Тут даже я обалдела: необычное, мягко говоря, зрелище!
— Так чем заплатишь? — повторил он.
Алим сдавленно вскрикнул и дёрнул меня за руку — бежим, мол. Ну же!
Я отмахнулась.
— Эм… Золота у меня нет, но я готовить умею. А вы человечинкой питаетесь?
— А ты предлагаешь? — после паузы поинтересовался дед.
Я, как бандерлог, следила за полётом… ползанием… Чёрт, даже не знаю, как назвать! В общем, за его головой.
— Нет. Но всё остальное могу приготовить. Ну пустите поночевать, не могу я уже на земле спать, сил нет! Ну пожалуйста!
Дед смотрел на меня так же обалдело, как и я только что — на его шею.
— Ладно, заходи.
Мировой дед оказался — чес-слово! Он всё в толк взять не мог, почему я его не боюсь — и пытался напугать. Старуха его то в Алима превращалась, который без лица (настоящий за мной в хижину не пошёл), то в каких-то вообще левых девиц и парней. А старик показал свой ледник с мясом: это, говорит, от прошлых гостей осталась рука. Это — нога. Хм, на ней копыто. Ну, гости у нас разные бывают, мда…
От копыта мы избавились, а ногу я в маринадик убрала, сама же тем временем приготовила рис. Запасы у стариков оказались неплохие: грибы, яйца, травки всякие нашлись. Не бог весть что, но вы же помните местную кухню — преснятина! Так что я по местным меркам, наверное, просто шеф-повар.
Часа через два — солнце давно зашло — мы лакомились ужином. Я и старик — старуха уборкой занялась. Судя по чистоте в хижине — она просто клининговая маньячка какая-то! До нас ей дела не было, а мы вот со стариком разговорились.
Ну а что, говорил он — образцовая ведь жена. Лица нет: утром не испугаешься. И молчит. Представь? Молчит! Вот ты, девчонка, ты говорливая. Тебя бы я в жёны не взял. Готовишь, конечно, хорошо, но не-е-ет!
Закончился ужин традиционно — под саке.
А потом мы играли в го. Тоже с саке. Саке много не бывает!
На этой минорной ноте к нам неожиданно присоединился Алим. Заходит, трясётся, меч наголо…
Старик ему кричит:
— Я тебя щас сожру! Вместе с этой железкой!
А я поддакиваю:
— Садись пить, третьим будешь.
И ведь сел. Раз выпил, второй — ему похорошело. С го ханыч тоже оказался знаком и играл так заправски, что мне в их со стариком междусобойчике места уже не нашлось. Я оставила их резаться в свои фишечки, а сама вышла на улицу — проветриться.
За нами наблюдали. Слежки я не видела, но куда ещё могли деться солдаты Алима? Так что, глядишь, скоро гостей у стариков станет больше. Впрочем, запасы саке у деда богатые, так что… Может, ещё увижу голых кочевников, отплясывающих джигу у шеста. То есть, столба, поддерживающего крышу, но какая разница? В хижине таких, кстати, четыре.
А я пока попросила у старухи набор для письма. Даже не сомневалась, что у неё найдётся.
И пишу это сейчас во дворике, под луной. Луна здесь яркая, видно хорошо.
Алкоголь в голове немного шумит, но местное вино не очень крепкое, быстро выветривается.
Зато жизнь прекрасна.
Эх!
Пойти, что ли, самой джигу станцевать. Я не умею, но и пофиг, да? И тело не моё…
А пойду!
* * *
Восемнадцатый день шестой Луны
Ванхи, я убью тебя, убью, убью, убью, убью, убью, убью, убью…
Я не знаю пока как, но я точно это сделаю.
А когда я убью тебя, я…
(клякса)
А после… (клякса).
… К концу этого дня мы добрались до монастыря, отмеченного Ли на карте.
Алим, который никому не верил, а после вчерашнего распития саке, ещё и от похмелья был серый, отправил туда сначала разведчиков. Вернулись они без проблем, отрапортовали, что всё чисто, можно ехать.
Мы поехали.
Одинокая гора (здесь такие бывают: долина, долина, раз — и гора), на её вершине бедненький монастырь. То есть по сравнению с тем, куда меня император сослал, он был бедненький. Одно-единственное вытянутое здание, всего три этажа, даже ворот нет, только двустворчатая дверь, гостеприимно распахнутая.
Ли стоял на пороге, за его спиной в тени — а тени на закате длинные и густые — замерли люди, и они казались чёрными. Но такими ведь и должны быть наёмники? Мои телохранители, Шики и их главарь, Сузаку, всегда носили чёрное… Ладно, вру, телохранители надевали цвета принца. Но в общем-то их цвет — чёрный, так?
Алим скупо улыбнулся и спешился первым. Я чуть замешкалась, не в силах отвести взгляд от Ли — моё сердце пело.
Наверное, поэтому я сначала ничего не заметила.
Ли поспешил ко мне — помочь спешиться.
— Госпожа…
И улыбнулся, радостно, открыто, так красиво…
Ли никогда так широко не улыбался и ни за что не стал бы называть меня госпожой при посторонних.
Это молнией пронеслось в моей голове — в то же мгновение я неловко вывалилась из седла, одновременно выхватывая кинжал.
Мне был известен только один оборотень, и улыбался он обычно ровно так же. Особенно когда закрывал дверь моей темницы
— Алим! — успела крикнуть я.
А Алим успел обернуться.
Ну а Ванхи… Ванхи много чего успел — например, подать знак своим солдатам, которые нас окружили. Да, никакие это были не наёмники…
А ещё — по-звериному прыгнуть на меня. И провести ровно тот же трюк, что я проделала две ночи назад с Алимом.
У меня даже замахнуться времени не осталось.
…Ванхи потом знатно посмеялся над моими мечтами поджарить его на огне. И снять с него шкуру. Они эти места даже вслух зачитал, пока я, связанная, бесилась сидя напротив него в карете.
Сейчас ночь, мы уже никуда не едем — меня бросили в какой-то подвал, даже не знаю, где это (Ванхи предусмотрительно завязал мне глаза, когда наружу вытаскивал).
Мне выдали письменные принадлежности, Ванхи снова пролаял: "Рассмеши меня ещё, дорогуша".
Я пишу это, только чтобы прийти в себя. Потому что иначе хочется повеситься на собственном поясе. Только здесь даже крюка нет, не то что потолочной балки.
Я всё равно тебя убью, тануки, и можешь ржать над этим, сколько угодно.
Что ты сделал с Ли?
* * *
(этим же вечером)
Ли жив. И оказывается, он снова меня предал.
Как можно чувствовать одновременно радость и ненависть — я не понимаю.
