– Не желаю отвечать.
– Не желаете, ваше частное дело… Вас допросят в свое время и в своем месте. Однако… ваша предусмотрительность… Вы облегчили мне труд снять телефонную трубку.
Левою рукою Леонид Евгеньевич нажал «группу А», поднес к уху трубку.
– Барышня, соедините меня с адмиралтейским участком. Не шевелитесь!.. Что? Это я не вам, барышня… Адмиралтейский? Дежурного помощника пристава! Говорит Леонид Евгеньевич Арканцев. Сию же минуту ко мне, на Мойку, с городовыми. Надо арестовать забравшегося в квартиру злоумышленника… Пройдете с черного, дверь открыта… Сию же минуту!..
Дегеррарди скрипнул зубами в бессильной немощи. К довершению всего он забыл закрыть черный ход… Он оказался бы вдвоем в запертой квартире – хотя какой, в сущности, толк? В крайнем случае – Арканцев не задумался бы его ранить, чтобы, свалив с ног, получить свободу действий.
И, продолжая неусыпно следить за «почтальоном», Арканцев опустился в кресло. Правая рука затекла, – он переложил браунинг в левую.
Прошло минут десять… У Дегеррарди тоже затекали руки, но он не смел опустить их, так зорко нащупывало всю его большую, сильную, теперь беспомощную фигуру вороненое дуло… Наконец где-то в глубине квартиры послышался топот ног…
Леонид Евгеньевич сдал на руки помощнику пристава и городовым Генриха Альбертовича, бросив ему на прощанье:
– Ваш визит ко мне был впустую! Бумаги, вас интересующие, хранятся совсем в другом, более надежном месте…
В ответ Дегеррарди, облепленный кругом серыми кителями городовых, метнул в Арканцева такой взгляд, от которого охватило бы жутью и не робкого человека.
12. Пленник старого замка
Бесчисленные австрийские эрцгерцоги, все эти Фридрихи, Сальваторы, Иоганны и Францы, бездельничавшие в глубоком тылу, таком спокойном, что даже неслышно артиллерийских канонад, все заинтересовались Загорским. И каждый эрцгерцог считал своим долгом увидеть «важного русского офицера», таинственно скрывавшегося под формою простого солдата и, мало этого, еще проникшего в австрийские расположения под личиною мужика.
Далась же им эта легенда.
И вот «важного русского офицера» таскали из одного штаба армии в другой. И эти скитания под надежным конвоем, скитания на потеху и любопытство изнывающих от скуки тунеядцев Габсбургского дома, действовали на Загорского куда более угнетающе, нежели самое суровое одиночное заключение. Ему опротивели эти кукольные, затянутые в куцые мундиры, ничтожные фигурки ничтожных людей с явными признаками вырождения.
И такие глупые птичьи вопросы задавали ему. Так блистательно расписывались в своем убожестве, в непонимании самых простых вещей, не говоря уже о мало-мальски сознательном отношении к переживаемым событиям.
Упоенные карпатскими успехами германской артиллерии, перед огненным смерчем, которой наши русские львы, отступая без снарядов и патронов, чувствительно и даже весьма «огрызались» в арьергардных боях, австрийские эрцгерцоги потеряли всякое чувство меры.
И самый старый из них и «самый умный» Фридрих говорил совершенно серьезно Загорскому:
– Вот видите, России пришел конец. Через шесть недель мы будем уже в Киеве, и что там у вас за Киевом – Сибирь? Мы вас отбросим далеко за Сибирь.
– Ваше высочество, для таких чудовищных завоеваний надо знать немного лучше географию, – дерзко ответил пленник.
Дерзость – умышленная. Авось после такого ответа, данного старейшему после Франца-Иосифа члену династии, перестанут его возить напоказ из штаба в штаб, словно теленка о двух головах.
И вот отправили Загорского в Вейскирхен, поганый венгерский городишко верстах в пятидесяти от Дуная. По-славянски городишко называется Белая Церква, но швабы окрестили его по-своему, Вейскирхеном.
Около города, уютно разметавшегося в котловине, на высокой горе, мрачной серою громадою и острыми готическими силуэтами намечался полуразрушенный замок, принадлежавший когда-то графам Батьяни. Больше полувека служил он приютом для сов и летучих мышей, которым жилось великолепно в покинутом магнатском гнезде.
С войною решено было использовать старый замок – отвести его под военнопленных. Отпущено было даже несколько тысяч гульденов на ремонт, но гульдены прилипли к соответствующим клейким карманам, и весь ремонт заключался в том, что совы и летучие мыши должны были покинуть свои старые насиженные квартиры.
В громадном замке, шутя, разместилось около четырехсот русских солдат. И, если ветер, вместе с дождем гуляя по белу свету, заглядывал в узкие, стрельчатые окна без стекол, если потолки вечно слезились чем-то мутным, капающим – не велика беда! Все же лучше, нежели в открытом поле, а русский народ – неприхотливый, закаленный.
Так рассуждали военные венгерские власти, а за ними «царь и бог» над пленными, – так он сам себя называл, – лейтенант гонведов Каллаши, пьяница и драчун, для которого было высшим наслаждением за малейший пустяк избивать в кровь «этих славянских свиней».
Уже около месяца Загорский в плену. Уже костюм галицийского мужика, в котором он был захвачен, превратился в лохмотья. Заменить его нечем, так как, до поры до времени, не было денег для приобретения нового костюма. Лишь в начале июня окружным путем, после долгих мытарств, получил Загорский сто рублей от генерала Столешникова. Но эти деньги, тая и уменьшаясь «по дороге», превратились в конце концов в восемьдесят крон. Другими словами, в сорок с чем-то рублей. Да и то Каллаши не выдал их целиком на руки.
– Знаем мы вас, русских! Чуть заведется в кармане пять-шесть гульденов, уже только и думаете о побеге!
Это был, пожалуй, единственный пункт, в котором доблестный лейтенант гонведов не заблуждался в «трудной» психологии русских солдат, впрочем, и не только солдат.
Загорский, измученный тяжелыми полевыми работами, исхудавший от каторжной жизни впроголодь, давно небритый, заросший весь колючей щетиною, похожий скорей на бродягу, чем на английского лорда, – только и думал о побеге.
На ночь его запирали в отдельную комнату без мебели, – какая уж тут мебель! – с матрацем, набитым соломой, на каменных плитах пола. Только всего и убранства. В гранитные стены ввинчены кольца. Может быть, в давние времена венгерские феодалы пытали здесь непокорных вассалов. Несчастных привязывали к этим кольцам. На высоте человека – единственное окно. От стекол никаких даже воспоминаний. Железная решетка.
И под окном ввинчено два больших заржавленных кольца.
Став на эти кольца и держась за прутья решетки, пленник мог видеть в окно без конца-краю бегущий к дунайской равнине пейзаж. И будь у него полевой бинокль, он в ясный осенний день углядел бы, пожалуй, далеко на горизонте узенькую полоску «реки народов». И так как Загорский знал географию много лучше эрцгерцога Фридриха, он не сомневался, что по прямому «воздушному» пути на том берегу Дуная лежит сербское местечко Градишта.
