Заместителю народного комиссара иностранных дел СССР тов. ДЕКАНОЗОВУ В. Г.
Прошу Вас запросить Посла СССР в Париже т. Богомолова о следующем:
«В Париже находится виднейший русский писатель Бунин, который накануне войны обратился с просьбой разрешить ему приехать на родину в СССР. Прошу Вас сообщить сведения о положении Бунина в настоящее время и его отношении к СССР, а также о том, как он в настоящее время относится к поднятому им вопросу о переезде в СССР».
Председатель правления ВОКС
В. КЕМЕНОВ
Посольство СССР во Франции «Секретно»
№ 398[35]
Экз.№ 1
31 октября 1945 года
Заведующему Первым Европейским отделом
НКИД СССР
тов. С. П. КОЗЫРЕВУ
Случайно оказавшись в одном обществе, я познакомился с известным Вам писателем Буниным. Поскольку, я узнал о том, что к этому писателю у нас проявляют значительный интерес, сообщаю содержание моей краткой с ним беседы.
Бунин сказал мне, что окончательно утвердился в Париже и несмотря на скверные материальные условия «сдыхаю с голода», продолжает пописывать, кое-что перерабатывать старое и кое-что переиздавать. Большие надежды возлагает на Америку, т. к. де мол не вправе рассчитывать на «удовольствие издать свои произведения в СССР». «К слову сказать, — заявил Бунин, — весьма огорчен, что мои произведения издаются в Москве ОГИЗ’ом как посмертные. Кричать о том, что я еще жив, стал слабоват голосом и к тому же я эмигрант. Хотелось бы участвовать мне хотя бы малой долей в этом издании, но увы, я мертвец!» Я выразил свое удивление и обещал навести справки. Далее Бунин хотел бы получить какие-либо материалы как справочного, так и библиографического характера для того, чтобы ознакомиться с нынешним положением советского литературного творчества, о котором он имеет самое смутное представление.
Исподволь известно, что Бунин крепко «полевел», тоскует по родине, втайне мечтает о том, что наступит час, когда его пригласят домой. Брюзжать и злопыхательствовать он перестал, производит впечатление человека уставшего, но еще с острым умом. Говорят, что за отсутствием тем, а может быть просто по старости, но после бурной жизни, он сейчас пробует свое перо под Арцыбашева, но с еще большим обнажением трактует сексуальные темы. Такие романчики, говорит Бунин, хорошо пойдут в Америке.
Поскольку я сумею с ним встретиться еще и если в этом будет необходимость, можно поближе с ним познакомиться и составить личное впечатление о его перспективах и настроениях.
Прошу сообщить Ваше мнение, следует ли им заняться.
А. ГУЗОВСКИЙ
Первый Европейский отдел «Секретно»
23 ноября 1945 года № 1391/1 евр. [36]
Председателю Правления ВОКС’а тов. В. С. КЕМЕНОВУ
По сообщению т. Богомолова, писатель Бунин стар и весьма неустойчив по характеру (он много пьет). Политическое настроение Бунина также неустойчиво. То он хочет ехать в СССР, то начинает болтать всякий антисоветский вздор.
Тов. Богомолов пока ничего четкого не может сообщить о нем.
Зав. 1-м Европейским отделом НКИД СССР С. КОЗЫРЕВ
Первый Европейский отдел «Секретно»
28 ноября 1945 года № 1437/1 евр[37].
Председателю Правления ВОКС’а тов. В. С. КЕМЕНОВУ
/…/ Бунин истеричен и наши работники посольства держатся с ним острожно. Сообщается для Вашего сведения /…/
Зав. 1-м Европейским отделом НКИД СССР С. КОЗЫРЕВ
ИЗ ДНЕВНИКА А. БОГОМОЛОВА[38]:
«В 17 ч. ко мне пришел писатель И. Бунин. Ему уже 75 лет, но держится он бодро. Беседа шла в духе обычного „светского“ разговора и никаких деликатных вопросов не захватывала.
Вскользь я сказал, что пора бы Бунину посмотреть на свою страну вблизи, на что он немедленно ответил, что сделал бы это с удовольствием. Весь разговор шел в таком тоне, который никого и ни к чему не обязывал.
На беседе присутствовал Гузовский, которого я попросил сообщить об этой беседе в Москву.
Мои впечатления о Бунине пока еще очень поверхностны. Старик полон всяких воспоминаний, мелочей, привычек и т. д. Он любит выпить, крепко ругается и богемствует в среде своей молодой писательской братии.
У меня на приеме старик держался, как и полагается на приеме у посла, немножко рисуясь и кокетничая.
Приглашу его к себе позавтракать, он человек интересный».
Париж
5 февраля 1946 г[39].
Уважаемый тов. Козырев
Направляю при этом два письма писателя Бунина, адресованные Государственному Издательству и писателю ТЕЛЕШОВУ.
Старик сейчас тяжело болен и находится в скверном состоянии.
Не могу судить, верно ли то, что он пишет, во всяком/ случае благоприятный ответ может его успокоить и прекратить его брюзжания (понятно, если мы в этом заинтересованы). Его усиленно зазывают в Америку как раз представители той наиболее враждебной нам группы эмиграции, которая группируется вокруг «Социалистического вестника». Но, насколько мне известно, БУНИН категорически отказывается туда ехать и ждет, что «быть может удастся помереть на Родине». Поэтому письма нужно рассматривать также, как попытку дать о себе знать и получить добрый ответ.
Полтора месяца назад Александр Ефремович принимал его у себя, но этот визит был первый, оффициальный, а дальше старик занемог и лежит в постели.
Привет и большое спасибо за книгу[40].
Париж, 16.
30 января 1946 г.
Дорогой, милый друг Николай Дмитриевич[41], получил твою открытку от 11 ноября прошлого года, очень был, вместе с Верой Николаевной, огорчен твоим известием о кончине дорогой Елены Андреевны — и чрезвычайно взволнован тем, что ты, между прочим, пишешь мне о моих сочинениях: «Твоя книга листов в 25 печатается в Государственном Издательстве Художественной Литературы». Открытка твоя уже давняя и отвечаю тебе на нее с опозданием в две недели, ибо вот уже месяц лежу в постели (жестокий грипп и начиналось воспаление легких, нынче первый раз присел к письменному столу), — но, может быть, еще есть время что-нибудь исправить в этом поистине ужасном для меня деле с изданием 25 листов моих произведений: пишу нынче о нем и непосредственно Государственному Издательству, и тебе, в надежде, что ты лично поговоришь с кем-нибудь в Издательстве и как-ни-будь поможешь мне. Я называю это дело ужасным для меня потому, что издание, о котором идет речь, есть, очевидно, изборник[42] из всего того, что написано мною за всю мою жизнь, нечто самое существенное из труда и достояния всей моей жизни — и избрано без всякого-моего участия в том (не говоря уже об отсутствии моего согласия на такое издание и о том, что оно лишит меня возможности переиздавать собрание моих сочинений на русском языке во Франции или в какой-либо другой стране, то есть единственного источника существования в нашей с В. Н. старости и близкой полной инвалидности моей: дорогой мой, ведь мне 76-й год идет!). Я горячо протестую против того, что уже давно издано в Москве несколько моих книг (и в большом количестве экземпляров) без всякого гонорара мне за них (имею в виду «Песнь о Гайавате», «Митину любовь», было, кажется, и еще что-то), — особенно же горячо протестую против этого последняго издания, того, о котором ты мне сообщил: тут поступлено со мной (который, прости за нескромность, заслужил в литературном мире всех культурных стран довольно видное имя) как бы уже с несуществующим в живых и полной собственностью Москвы во всех смыслах: как же можно было, предпринимая издание этого изборника, не обратиться ко мне хотя бы за моими пожеланиями вводить или же не вводить в него то или другое, за моими указаниями, какие именно тексты моих произведений я считаю окончательными, годными для переиздания! Ты сам писатель, в Государственном Издательстве ведают делом люди тоже литературные — и ты и они легко должны понять, какое великое значение имеет для такого изборника не только выбор материала, но еще и тексты, тексты! Я даже не знаю, известно ли в Москве, что в 1934–35 г. вышло в Берлине в издательстве «Петрополис» собрание моих сочинений, в предисловии к которому (в первом томе) я заявил, что только это издание и только его тексты я считаю достойными (да еще некоторыя произведения), не вошедшие в это издание и хранящиеся в моих портфелях — для следующего издания); заявил и то, сколь ужасны мои первыя книги издания Маркса, безжалостно требовавшего от покупаемого им автора введение в его издание того ничтожного, что называется произведениями «юношескими» и чему место только в приложении к какому-нибудь посмертному академическому изданию, если уже есть надобность в таких приложениях. В конце концов вот моя горячая просьба: если возможно, не печатать совсем этот изборник, пощадить меня, если уже начат набор, — разобрать его; если же все-таки продолжится это поистине жестокое по отношению ко мне дело, то по крайней мере осведомить меня о содержании изборника, о текстах, кои взяты для него, — и вообще войти в подробное сношение и согласие со мной по поводу него.
