Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 100
Да нет, нет! Не гневлю! Она – рядом! Спит вот за стеночкой. Посапывает.
Он улыбнулся. Вышел в коридор – ботики ее стоят, пальтишко висит, платок оренбургский.
Ботики поправил – ровненько. Вот сейчас ровненько. Свои «кашалоты» отодвинул. Рядом, но – поодаль, чтобы не осквернять. Все – как в жизни.
И хорошо! Свет погасил и к себе. В норку. «Норка» – крошечная, запроходная восьмиметровка. Окно узкое, на соседнюю стену. Даже штора не нужна. Койка – не кровать. Стул старый, венский, на шатких ногах – для одежды. И табуретка у койки – вместо тумбочки.
И все – хорошо, все – отлично. Больше ничего не надо. Потому что в соседней, в просторной и светлой, окнами на юго-запад и во двор, шторы легкие, сирийские, с нарядной блестинкой, кровать арабская, с завитушками, широченная, двуспальная. Комод и шкаф, телевизор и горка с посудой. Да, ковер еще – прабабкин, туркменский, настоящий. После войны из Душанбе вывезенный. Все, что после бабки осталось. Кроме ее могилы. Все его наследство.
И во всей этой красе – она. Богиня, царица. Лучшая из живущих на этой земле.
Аллочка. Его Аллочка.
Вот, собственно, и все! В смысле – вот оно, главное! А с остальным… Да и бог с ним, с остальным!
Главное – ни о чем не думать! Не задумываться – в смысле.
Он и старался. И даже иногда получалось. Уже хорошо.
* * *
В дом его тогда притащила Нора. Полоумная, самой к сорока, а все замуж рвалась. Надеялась. Хоть кого – только бы взял. Имела на него виды. А он – как увидел Аллочку, сразу про Нору чокнутую и забыл. Хотя, от чего голову потерял, не понятно.
Ничего от нее тогда не осталось после той истории. Как мертвец ходила – бледная, тощая, глаза измученные, больные. И правда – в гроб кладут краше. А вот надо же!
Норка кофту распахнула, бюст свой мощный раззявила. Волосы распустила, стрелки у глаз до виска. Каблуки, юбка вот-вот по швам треснет. И – ноль эмоций. Один танец с ней потоптался с мукой на лице и был таков.
И к ней, к Аллочке, сбоку на диванчик. И на кухню следом – с посудой на подносе. У раковины встал, передник надел, рукава закатал. Она удивилась:
– Зачем вам это? Бросьте, столько женщин вокруг!
А он посмотрел на нее и сказал:
– Женщина тут одна. Вы. – И за посуду.
Она повела плечом:
– Ну, хозяин барин. – И тень по лицу. Уже тогда – тень.
Норка напилась, как свинья, и все его к двери тащила. Просто руки отрывала. Он – ни в какую.
Аллочка тогда, глядя на эту сцену, сказала с усмешкой:
– Зря отказываетесь! Нора наша женщина одинокая, хозяйственная, с квартирой.
А он ей в глаза:
– Не квартира в женщине главное. И не хозяйственность.
– А что? – полюбопытствовала.
– А суть, вот что. Наполнение, так сказать.
Аллочка даже головой покачала – вот уж удивил так удивил! А с виду – Иван-дурак. Чуб кудрявый, белобрысый, фикса золотая. Механик, кажется, по машинам. Да, точно, что-то там с техникой связано. Да и руки… Крупные такие, рабочие.
Не ее «фасончик», короче говоря. Особенно после того, что было и как было.
Леличка тогда внимательно на него посмотрела и шепнула в дверях:
– Оставляй. Хоть кровь разгонит.
Она поморщилась:
– Вот еще! Надо больно!
Леличка строго так пальчиком:
– Пробросаешься! Ишь, цаца какая! Память короткая – забыла, как я тебя из психушки после суицида вытаскивала?
Сволочь. Все сказала. Она, вообще, без церемоний. А может, и правильно? Может, так с этими тупицами и надо? Чтобы сразу – в стойло, по местам. Знай свое место!
* * *
Не выгнала его тогда. Оставила. Не благодаря Леличке, стерве этой. Так, пожалела. Он сказал, что комнату снимает в Удельной.
– Какая Удельная? – говорит. – Ночь на дворе.
Хотела постелить на диване, а он:
– Не стоит беспокоиться, так прилягу, какое белье? Я и на коврике у двери могу.
Она, как услышала про этот коврик, чуть в конвульсиях не забилась. Дверью хлопнула – и к себе. А там уж… По полной оторвалась. В голос, не стесняясь.
Он испугался: чем обидел, не понял. Да и кто поймет? Все под ее дверью слушал, а зайти побоялся. Почуял, что ни к чему.
Все-таки чуйка у него была! Была, была! Никогда не лез – ни вопроса лишнего, ни слова. Все молчком, все по делу. Чаю или капель успокоительных. Ноги укутывал, одеяло подтыкал. Как мама в детстве. Вот однажды подоткнул, и она решила: пусть остается. Потому что, если опять одна – в общем, за себя она тогда не отвечала. А он – отвечал. И за себя, и за нее.
Всю жизнь.
* * *
– Уходи с работы, – сказал жестко, как приказал.
Она вскинулась:
– Еще чего! Советы твои, прости господи! Кто их спрашивает? Да и вообще – какое, собственно, право…
Он все понял – из простых был, но из понятливых. Все. Закончили с этим. Больше – никогда! Только если осторожненько, вполголоса: «А как ты думаешь?», «А если?..»
Она – взгляд такой, что зажмуриться впору. Полоснет и выйдет. Молча. Не уважала. Он понимал: а за что? За какие такие заслуги? Что чай, щи, пол влажной тряпкой? Она еще взгляд на его руки бросала – после смены всегда черные, краска, масло. Он старался поскорее в ванную, а там растворителем. Да плевала она на все. Просто научилась на руки его не смотреть. Запаха его не слышать. Жила же до него, не померла. А что до забот его – так сам напросился. Сам – за счастье. Так за что тогда? Уважение еще надо заслужить. Да и любовь – такое у кого-то тоже бывало, когда со временем.
Нет. У него – не так. Не заслужил, стало быть. Ну да ладно. Может, плохо старался?
Короче – сам виноват.
* * *
Тяжело было сразу. Понимала ведь, что не привыкнет. Не сможет. После того. После того всего. И наплевать, что подлец, – конечно, все понимала. Подлец, негодяй, потребитель. Исковеркал, порубил на куски – и выбросил. Правда, ничего и никогда не обещал. Честным был. Говорил, что семья – святое. Дети – никогда и ни за что. Как можно предать детей? А жена? Сколько с ним прошла, сколько перестрадала! И вот сейчас немолодую, болезненную женщину – на помойку? А как потом жить прикажешь? Как через все это перешагнуть? Это ж каким негодяем и подлецом надо быть? Да разве ты такого сможешь любить? Уважать разве сможешь? Как вот со всем этим жить? И ты предлагаешь мне быть счастливым и легким?
Вранье. Не был честным. Просто умным был – это да. Видел ее насквозь. С ней – не в райские кущи. С ней – на горящую сковородку. Боялся ее страстей, желаний, огня ее бешеного. Понимал – не опалится, сгорит. Разве такой должна быть жена? С ней – раз в неделю. Ну, максимум – два. И достаточно. Более чем. Она ведь – на разрыв. А он на разрыв не хочет. Тяжело это, не мальчик.
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 100
