Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 105
Адини и я очень старались быть вежливыми со старыми дамами, особенно с кавказскими княгинями, которые не говорили ни на каком языке, только на своем собственном, и по-русски едва могли сказать слово. Адини всегда смешила их. Наше внимание к тем, кто по каким-то причинам мог считать себя обиженным, принесло нам благодарность многих, и, вероятно, поэтому нас любили. Много трогательных подарков, которые мы получили, доказывают это.
Александра Николаевна (1825–1844) – младшая дочь Николая I и его жены Александры Федоровны, названная в честь своей тетки по отцу Александры Павловны. Была любимицей отца, славилась своей красотой и легким характером
Весной этого года в Петербург переехала для воспитания своих сыновей лучшая подруга Анны Алексеевны. Это была госпожа Шульц, урожденная Шипова. Я очень полюбила ее, особенно за то, что она долго жила в деревне и прекрасно знала русских крестьян и условия их жизни. Она заботилась главным образом о судьбе деревенских священников, часто очень бедных и к тому же еще неудачно женатых. Они были обязаны жениться на девушках своей среды, таких же бедных и безо всякого образования, так что не годились в помощницы своему мужу. Если же они посещали какое-нибудь учебное заведение, то становились излишне требовательными и отчуждались от своей среды. Потребность в школе только для дочерей священников стала необходимостью. Я попросила госпожу Шульц сделать письменно несколько заметок по этому поводу и передала их Мама, которая мне посоветовала обратиться к Папа. Он сейчас же понял необходимость учреждения таких школ и велел мне обратиться к графу Протасову, который был прокурором Святейшего Синода. Было решено, что эти школы будут содержаться на средства, поступающие от продажи свечей в церквах. 9 мая, в день Св. Николая Мирликийского, Папа подписал этот указ. Осенью должна была открыться первая школа в Царском Селе. Мое сердечное желание исполнилось: наконец-то я смогла, хотя и очень скромным делом, оказаться полезной своей стране.
Нашли маленький дом в Царском Селе, который принадлежал бывшему камердинеру Папа, жившему на пенсии. Его немного перестроили, и школа была открыта для двадцати пансионерок. Через два года она увеличилась на двадцать учениц, покуда их не стало шестьдесят. Тогда их разделили на три класса, и они должны были учиться шесть лет. Вторая такая школа для дочерей священников была открыта позднее в Ярославле. Госпожа Шульц стала во главе школы. В течение 34 лет она выпустила 900 молодых девушек, посланных в отдаленные уголки России, и все они были тщательно подготовлены к своему будущему положению. Я часто посещала школу, знала всех учениц по имени и могла следить за их успехами и ростом их зрелости. Госпожа Шульц, так же как и ее сестра Елизавета, заведовавшая школой в Ярославле, оправдали все возложенные на них надежды.
Теперь я должна перейти к совершенно иным событиям того года. Мэри, обосновавшаяся с семьей в Италии, написала из Рима об одном принце Гессенском, с которым она познакомилась, и предлагала его как подходящего, по ее мнению, кандидата мне в мужья. Опять кандидат! Стали собирать сведения, и выяснилось, что это принц без страны. Правда, были возможности наследия из-за его принадлежности к дому Гессен-Кассель, а также Дании. Поручили Максу позондировать почву, хочет ли он сделать визит в Россию. Он сейчас же с радостью согласился, выразил только сомнения по поводу того, не слишком ли он молод для брака. Мэри и Макс вернулись из Италии в июне, Мэри опять в ожидании, Макс очень поправившийся. Рекомендованный ими Фриц Гессенский приехал вместе с нашим кузеном Фрицем Мекленбургским немного позднее. Мы с Троицы жили в Петергофе в Летнем дворце, оба молодых человека остановились у нас. Адини, которая была простужена и кашляла, не появилась за ужином в первый день их посещения. Фриц Гессенский сидел за столом подле меня. Мне он показался приятным, веселым, сейчас же готовым смеяться, в его взгляде была доброта. Только на следующий день, незадолго до бала в Большом Петергофском дворце, он впервые увидел Адини. Я была при этом и почувствовала сейчас же, что при этой встрече произошло что-то значительное. Я испугалась; это было ужасное мгновение. Но я сейчас же сказала себе, что я не могу стать соперницей собственной сестры. Целую неделю я страшно страдала. Мои разговоры с Фрицем Гессенским были совершенно бессмысленны: он вежливо говорил со мной, но стоило только появиться Адини, как он сейчас же преображался. Однажды после обеда Адини думала, что она одна, и села за рояль; играя очень посредственно, она сумела вложить в свою игру столько выражения, что казалось, что она изливает свою душу в этой игре. Теперь мне все стало ясно, и я вошла к ней. Что произошло между нами, невозможно описать словами, надо было слышать и видеть, чтобы понять, сколько прекрасного было в этом прелестном создании. Да будет священной твоя память!
Вечером в тот же день был большой прием в Стрельне, и после него Папа со всеми мужчинами уехал на маневры. Не успели они уехать, как я бросилась к Мама и сказала: «Адини любит его!» Мама посмотрела на меня и возразила: «А ты?» Никогда я не забуду этого вечера на стрельницкой террасе. Мама прижимала нас обеих к себе. Вдруг мы услыхали вдали колокола Сергиевского монастыря, звонившие к вечерне. Мы поехали туда. Я опустилась на колени подле могилы Марии Барятинской и ясно чувствовала, что по ту сторону бытия была другая жизнь, в которой все несбывшееся найдет свое осуществление.
Год спустя мы прочли в дневнике Адини запись ее сердечной истории; одно число было особенно подчеркнуто, и заметка под ним гласила: «Он мне пожал руку, я на верху блаженства». Она видела Фрица через поэтическую вуаль своих восемнадцати лет, и Бог отозвал ее к Себе ранее, чем ее взгляд увидел другое.
В день Петра и Павла, 29 июня, во время торжественного обеда, была объявлена помолвка. Когда Фриц незадолго до этого спросил Папа, смеет ли он говорить с ним, Папа заключил его в объятия и сказал: «Вот мой ответ!» 1 июля, в день рождения Мама, принимали поздравления. Мне же многие выразили сочувствие. Одни говорили:
«Он мальчик и слишком молод для вас», другие: «Он никогда не был бы достоин вас!» Последнее я с ужасом отвергла: Адини была в тысячу раз ценнее меня и заслужила быть счастливой.
Вечером в тот же день Папа постучался ко мне: «Если у тебя есть потребность в беседе, здесь перед тобой друг, которому ты можешь излить свое сердце!» Папа страдал за меня, и все-таки он был счастлив удержать меня при себе. Конечно, он любил также и Адини, но она была для него еще ребенком, а не равной ему, с кем можно было поговорить, как со мной; к тому же Адини была всегда очень молчаливой в его обществе из боязни неправильно говорить по-русски. (Благодаря своей английской воспитательнице она не научилась свободно говорить на родном языке.) Каким сокровищем была Адини, Папа понял в тот момент, когда ее не стало.
23 июня у Мэри родился сын, его назвали Николаем. Папа покинул маневры, чтобы обнять этого своего внука. Обе дочки Мэри были больны коклюшем, и в ночь после рождения Николая состояние маленькой Адини настолько ухудшилось, что опасались за ее жизнь. Макс ходил от кроватки ребенка к постели матери и старался улыбаться, чтобы успокоить встревоженную мать. Но ребенок умер в ту же ночь. В то время как перевозили маленькое тельце в Крепость, Мэри казалось, хотя она ничего не знала об этом, что звонят колокола и горят огни факелов. Только на двенадцатый день после рождения ее сына врачи позволили сказать ей правду. Макс пришел к ней с маленькой Марусей на руках. «А Адини?» – сейчас же вскричала она. «Доктора обеспокоены ее состоянием», – ответил Макс смущенно. Она упала на колени и сказала беззвучно: «Она умерла!» Ее печаль разрывала душу. Никогда больше она не произнесла имени ребенка. Мэри приказала построить часовню на месте павильона, в котором умерла маленькая. Она сама следила за эскизами для часовни и с большой тщательностью выбрала туда иконы. Так же сдержанно она держалась, когда двадцать лет спустя потеряла своего маленького Григория, сына Строганова, за которого вышла после смерти Макса.
Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 105
