Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 96
В материалах Коминтерна обсуждались два типа коммунистических правительств, которые могут быть учреждены в случае победоносного захвата власти, – диктатура пролетариата и демократическая диктатура пролетариата и крестьянства. Первое соответствует «пролетарско-социалистической» революции, второе – «буржуазно-демократической». Тем не менее не было установлено каких-либо существенных различий между этими двумя видами диктатуры, за исключением положения о том, кому фактически принадлежит власть. На основе этого свидетельства, рассмотренного в данном исследовании, можно сделать вывод, который Коминтерн сформулировал вкратце: коммунисты должны доминировать в обоих типах диктатуры, и единственная разница между этими двумя типами диктатур лежит в природе первоочередных задач, которые надо решить. Конечная цель – построение коммунистического общества – оставалась, конечно, общей целью всех коммунистических диктатур. Это свидетельство не может убедить нас, что любой тип диктатуры был бы демократическим, так как коммунисты употребляют это слово не в том значении, в котором это слово используется некоммунистами.
Цели и задачи коммунистической власти можно разделить на два вида: ближайшие цели – это незамедлительные меры, которые надо предпринять, чтобы направить некоммунистическое общество по социалистическому пути развития, и конечные цели – природа высшей формы общества – коммунизма. В целом материалы Коминтерна дают более адекватный ответ на первый вопрос, чем на второй. Тем не менее остается несколько неясностей и неточностей.
Коминтерн представил довольно всесторонний план самых важных шагов, касающийся мер, которые надо принять коммунистической диктатуре вслед за захватом власти во время «пролетарской социалистической» революции. Некоторые вопросы, однако, никогда не прояснялись. Основной пример – проблема «отмирания государства»: процесс, обещанный в теории Коминтерна, который, очевидно, должен был быть завершен до наступления коммунизма – конечной цели коммунистической утопии. Как проявится этот процесс – не приводится никаких свидетельств. Нас просто заверяют, что самое мощное государство в мировой истории – на самом деле всемогущее и вездесущее – добровольно сложит свои полномочия.
Когда теория Коминтерна рассматривает «буржуазно-демократическую» революцию, проблема уяснения значения этого слова становится необычайно сложной. Общества, в которых сначала должны были произойти такие революции, теория Коминтерна соотносит с термином «буржуазно-демократические», вкладывая в это понятие неожиданное и новое содержание. Этот тип «буржуазно-демократической» революции, конечно, нельзя назвать ни буржуазным, ни демократическим, несмотря на заявления Коминтерна об обратном. Захват власти должен был бы привести к власти коммунистов, которые возглавят экономическую систему, в которой временно присутствуют как национализированный, так и капиталистический секторы. Капиталистический сектор, контролируемый коммунистическим правительством, должен был постепенно устраняться по мере развития социалистического строительства. Возможно, постоянное использование Коминтерном термина «буржуазно-демократический» – самый яркий пример искажения значения слов, в котором первоначальное значение практически заменено коммунистическим содержанием.
Серьезная трудность лежит в природе перехода от «буржуазно-демократической» революции к «пролетарской социалистической» революции. С одной стороны, теория Коминтерна подчеркивает то, что эти две разные фазы не могут смешиваться и переходить одна в другую. С другой стороны, свидетельства Коминтерна часто указывают на то, что, как только власть захвачена, диктатура коммунистов немедленно должна начать исполнение некоторых задач пролетарской социалистической революции. «Великая китайская стена» не разделяет эти революции. Здесь снова надо рассмотреть главный вопрос в теории Коминтерна, суть которого состоит в коммунистической власти. Теория уделяла больше внимания тому, как коммунистам встать у руля власти, а не разъяснениям, как они в дальнейшем будут осуществлять эту власть на практике.
Во время поверхностного обсуждения высшей коммунистической утопии Коминтерн оставляет практически нерешенными по крайней мере три важных вопроса. Один из этих вопросов – знакомый вопрос о власти и принятии решений. Коминтерн хочет, чтобы мы верили, что эта проблема просто не будет существовать, поскольку государство «отомрет». Но останутся управленцы: экономические эксперты и планировщики должны быть каким-либо образом выбраны, и они должны быть наделены полномочиями по принятию решений и проведению их в жизнь. Планировщики будут также существовать в других, неэкономических сферах. Любой верный своей идеологии член Коминтерна возражал бы против нашей критики на основании того, что основное преобразование человеческой природы будет завершено к тому времени, когда появится коммунистическое государство, и благодаря этой новой природе человека отпадет необходимость в аппарате принуждения или в использовании силы для принятия решений.
Здесь мы сталкиваемся со вторым главным несоответствием в теории Коминтерна, касающимся главной утопии – коммунизма. Нам дают обещание, которое все еще не доказано и в высшей степени оптимистично, что природа человека может и будет изменена (конечно, к лучшему) во время процесса социалистического строительства. Это довольно помпезное обещание впечатляет, но остается догматом веры в коммунизм.
Еще одна трудность возникает в связи с проблемой, останется ли СССР самостоятельным государством. Нет подробного освещения вопроса о том, что СССР, как такое самостоятельное государство, исчезнет, хотя нам обещают, что в конечном итоге возникнет единая мировая диктатура пролетариата. Но в свете настойчивых утверждений в материалах Коминтерна относительно необходимости тщательного изучения советского опыта и имитации НЭПа и пятилетних планов и, вероятно, военного коммунизма будет ли разумно сделать вывод о том, что то, что ожидал Коминтерн, на практике стало бы расширением Советского Союза, включающим в свой состав новые государства с диктатурой пролетариата?
Пока что мы повторили некоторые важные моменты в теории Коминтерна по проблемам мировой революции. Теперь мы можем сделать общие выводы относительно документальных свидетельств Коминтерна в целом.
Ясно, что документы Коминтерна состоят как из теоретических воззрений, так и из пропагандистских утверждений и лозунгов. Неравнозначность этих свидетельств представляет серьезную проблему для изучающих историю и теорию Коминтерна. Очевидно, больше внимания надо уделить более значимым документам Коминтерна, таким как программа 1928 года, а не примитивным клише из пропагандистских лозунгов. Даже тщательное изучение лозунгов все же помогает глубже понять лежащие в их основе убеждения и предположения. В целом уровень теории Коминтерна в изучаемый период становится хуже, особенно с 1939 по 1943 год. Но даже тогда коммунисты по всему миру продолжали читать тех же самых «классиков», что и раньше.
Кроме того что свидетельства Коминтерна неравнозначны по своей значимости, они грешат схоластикой. Под термином «схоластика» мы понимаем все то отрицательное, что лежит в основе этого термина: обращение к авторитарным источникам, к основополагающим трудам классиков марксизма как к методу доказательства. Снова и снова великие «учителя» – Маркс, Энгельс, Ленин и Сталин, цитаты за или против из их произведений приводились по каждому поводу. Их труды и речи, очевидно, считались более убедительными, чем логическая аргументация, основанная на объективном и независимом исследовании. Но не надо пренебрегать одним фактом: руководство Коминтерна не представляло теорию Коминтерна как ряд доктрин, возникших в 1919 году – в год основания Коминтерна. Считалось, что основные принципы теории Коминтерна были разработаны ранее, сначала Марксом и Энгельсом, а позднее Лениным. Теория Коминтерна в связи с изменявшимися условиями развивала ранее разработанную теорию, уходящую своими корнями в 1840 год. Следовательно, для решения многих важных проблем теория Коминтерна просто взяла определенные формулировки, принятые классиками марксизма. И при новом «учителе» Сталине продолжалось насильственное навязывание «основополагающих трудов классиков марксизма». Конгресс Коминтерна 1935 года, возможно, был самой убедительной демонстрацией принесения в жертву объективных исследований. Лишь труды и речи Сталина служили необходимым доказательством правильности определенных формулировок.
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 96
