На пути волка возник Колобок:
– Стоять, хищник!
Вятка притормозил, и Хлеборобот узрел Емельянова.
– Смотрите, кто прибыл!!! Где ты шлялся? Тут такое творится!
– Где Егор? – прохрипел дембель.
– За Мозгвой, – сказал каравай. – Сеча там. Решающая.
– Ванюша! – К парню выбежала Рогнеда, но увидала оборотня и обмерла, застыв в нелепой позе.
– Привет, красавица. – Старшой приложился к ковшику с водой, стоявшему подле лавки с каким-то раненым вихрастым бородачом. – Потом поговорим. Вятка, жми на юг!
Волк ругнулся неразборчиво, дескать, нашли извозчика, и развернулся. Прыткий Колобок запрыгнул Ивану на руки. «Ладно, не выбрасывать же», – постановил парень.
Хлеборобот весело верещал, испытывая наслаждение от скачки, а дембель собирал волю в кулак. Похоже, настало время перейти от приватных прослушиваний приемника к массовым. Перед мысленным взором воронежца плавали и кружились хороводом картинки: Нафаня, рвущий собственные уши, Сивояр, заливающий кровью грязный земляной пол заброшенной хаты, алые потеки на старых стенах, скрюченные тела семерых обзетильников…
Оборотень остановился на опушке леса, в стороне от двух армий.
– Мать честная, – протянул Колобок. – А что там Егорий творит?
Старшой посмотрел туда, куда указывал хлебной ручонкой каравай. Ровно в центре поля начинающегося боя находился Емельянов-младший, причем в компании не менее рослого и широкоплечего ордынца. Брат обнялся с кочевником, потоптался и сел на каурого тяжеловоза. Степняк вскочил в седло черного жеребца.
– А! Это же Уминай-багатур, – обрадовался Колобок. – Они с Егорием побратались.
– Семья разрастается, – буркнул Иван.
Тем временем богатыри разъехались, правда недалеко, и замерли. Потом медленно колыхнулась орда, возник нарастающий ор, затопали тысячи лошадиных копыт. Кочевники во всю прыть неслись на замершего ефрейтора.
– Э, че за на фиг? – промолвил Старшой и без колебаний достал радио из мешка.
Пальцы легли на клеммы, щелкнуло колесико включения, и над полем брани разнесся взрывоподобный глас диктора:
– Тпру!!!… с-с-ское радио! Все будет хорошо!
Иван отнял пальцы от «Альпиниста», пораженный произведенным эффектом.
Покрытые броней мангало-тартарские лошади и легкие скакуны синхронно встали на дыбы, сбрасывая седоков, истошно заржали и в дьявольском испуге понесли в противоположную сторону от рощи, возле которой обосновались Иван, волк и Колобок.
Напрасно кричали и тянули поводья степняки, они в считанные мгновенья остались без главного козыря – кавалерии.
Ряды рассеян заволновались, но устояли. Несостоявшиеся поединщики Егор и Уминай также не шелохнулись.
А вот мангало-тартары испугались. Не бывало такого, чтобы верные четвероногие друзья не слушались хозяев. Массовых бегств вообще никогда не случалось. Каждый воин припомнил и дурные знаки вроде почерневших бунчуков хана, и страшные деяния повелителя степей наподобие лютой казни шамана. Многотысячное войско головорезов и убийц непроизвольно подалось назад.
Позорно упавший с коня Тандыр-хан поднялся, рывком выдернул из ножен кривую саблю и пошел на врага:
– За мной, сучьи дети, покарай вас великое небо! Шайтан! Где ты, когда ты так нужен?!
Крик грозы народов словно выдернул кочевников из оцепенения. Бойцы трясли головами, поднимали опустившееся оружие, шагали нестройно за предводителем.
Тандыр-хан не оборачивался. Он перешел на бег. Сейчас вокруг не было ни орды, ни защитников Мозгвы, ни черного страшного дэва, бросившего бича степей в самый сложный момент. Уродливый шрам на лице побагровел и словно засветился. Алые всполохи заполнили зрение разъяренного тартарина. В центре маячила фигура Уминай-багатура и второго витязя, который был не в счет.
– Предатель! – заорал Тандыр-хан, вкладывая в это обвинение всю свою темную душу.
Степняки припустили за повелителем. Но даже не возвращение боевого духа полчищ испугало рассеян и Ивана, наблюдавшего эти события со стороны. За спиной хана возник черный вихрь, разрастающийся и обретающий форму исполинской фигуры. На вершине, там, где угадывалась голова, зажглись два красных огня.
С востока набежали темные тучи, сильнейший ветер ударил в лица изготовившихся к обороне рассеян, а на землю стремительно полился мрак. Это преображение произошло настолько молниеносно, что дрогнули самые закаленные дружинники.
Старшой судорожно попытался вернуть контакт, но, как назло, дрожащие пальцы промазали. Со второй попытки радио ожило, но Тандыр уже поравнялся с Егором!
Блеснул ярким всполохом меч ефрейтора, бабахнул гром, брызнули снопом искры, и тяжелое тело Емельянова-младшего, как пушинка, отлетело к ногам эрэфийцев.
Но и Тандыр-хан, хоть и остался на месте, вдруг качнулся и развалился пополам – от плеча до бедра.
Напряженный Вятка расслабился, а Хлеборобот закрыл глазки ручонками.
Темный вихрь со свистом распался, в мир стал возвращаться свет.
Степняки увидели смерть вождя и взревели в жажде мести.
Приемник в застывших руках Ивана грянул залихватскую заставку и погнал галопирующую песню:
Тандыр-хан, Тандыр-хан,
Что ж ты бросил коня,
Это ж мясо, кумыс, требуха,
А тебя в свою очередь кинул шайтан
И твой конь под седлом чужака!
Более идиотской и неподобающей глупости Емельянов-старший и вообразить не мог, но он не прервал трансляции, потому что в стане врага случилось странное: все как один кочевники принялись отплясывать, побросав оружие.
Никто не мог остановиться, и это было чуть ли не позорней потери лошадей. Боевой задор мигом пропал, уверенность испарилась. Звенящий голос певца продолжал нести околесицу про хана и лошадей, а темп песни нарастал и нарастал, заставляя ордынцев притопывать да прихлопывать резвее.
К моменту, когда композиция превратилась в сущий рэйв, степняки стали валиться с ног и дергаться в такт лежа. Танец выродился в кислотную эпилепсию.
– Вот вам клубный расколбас, – мстительно процедил Старшой, не прекращая концерта.
– Самогуды! – уважительно оценил Колобок и заспешил за Иваном, бегущим к брату.
Возле Егора уже были ратники и спешившийся Уминай.
– Живая багатура! – раздался ликующий голос кочевника, да так громко, что перекрыл радио.
Темник обратился к подбегающему Старшому:
– Будь милосердная, отпускай моя народа не пляши-толкись!
– «Милосердная», – передразнил дембель. – Скажи спасибо, что я вам не поймал передачу «Хищный оскал милосердия».
Но приемник выключил. Адского пятиминутного танца хватило с лихвой. Из двадцати пяти тысяч степняков на ногах остался лишь Уминай-багатур, которого радио пощадило, видимо, из-за побратимства с правильными людьми.
