можно простить. Это легко сделать, когда конверт только что запечатан. Несколько секунд над чайником, аккуратно поддеваешь ножом для вскрытия писем – или в данном случае ножом для масла, – и готово. Сначала я хотела только прочитать их, чтобы узнать масштабы твоих планов, но, когда увидела, что ты решила бросить Тедди, возникла идея получше. Я знала, как такое письмо воспримет газетчик – подумает, что его бросили. Поэтому я сунула письмо Тедди в конверт с адресом газетчика и положила его обратно в карман пальто Дикки. Вуаля!
Она гордится своей находчивостью, как грабитель банка, хвастающийся идеальным ограблением. Мне больно это слышать, но нужно узнать еще кое-что.
– Что стало со вторым письмом?
– С тем, которое ты писала для него? – Она смотрит на Хеми и равнодушно пожимает плечами. – Я спрятала его среди картофельных очисток, а потом бросила в ведро для компоста.
Компост. Эта мысль вызывает у меня смутную тошноту. Мои слова – слова, предназначенные для Хеми, – гниют, превращаясь в жижу, которая просачивается в темную землю. Перевожу взгляд на Хеми, наконец-то получившего подтверждение, но в этот момент нет ни радости, ни облегчения, ни прощения грехов. Только свежее чувство утраты и ужасное напоминание о том, что у меня украли. У нас.
– А конверт Тедди? – тупо спрашиваю я. – Что случилось с ним?
– Я запечатала его и пустым сунула в пальто Дикки. Полагаю, он его получил, хотя не могу сказать наверняка. Бог знает, что он подумал, когда его открыл. А бедный Дикки ни о чем не догадался. – Она снова раздвигает губы в злобной улыбке. – Довольна?
– Довольна ли я? – смотрю на Коринн с недоумением. У нее словно отсутствует какая-то часть души, и я задаюсь вопросом, как можем мы вообще быть сестрами. – Ты заново разбила мне сердце. Напомнила, как близко я подошла к той жизни, о которой мечтала, и каково было ее потерять. Но я рада, что теперь все прояснилось, и также рада узнать, что этот дом снесут, как только тебя не станет. А теперь я ухожу и больше сюда не вернусь.
Мы с Хеми уже подходим к двери, когда она окликает меня по имени. Оборачиваюсь и с удивлением вижу, как она сгорбилась в своем кресле, как будто из нее вышел весь воздух.
– Загляни в гардероб, – бросает она. – Там стоит коробка с кое-какими вещами. Забери их с собой.
Моя первая реакция – не подчиниться и уйти от нее как можно дальше и как можно быстрее. Однако в ее голосе звучит что-то новое, нечто вроде смирения и признания своего поражения. Невольно испытываю укол сочувствия к сестре, которую, скорее всего, больше никогда не увижу. Поэтому, хотя и неохотно, я делаю, как она просит.
У задней стенки гардероба стоит старая шляпная коробка. Сразу же поднимаю крышку – и у меня перехватывает дыхание. Вещи матери. Щетка для волос с серебряной ручкой, которая раньше лежала на ее туалетном столике, брошь с жемчугом и бриллиантами, нитка гранатовых бус, пачка старых писем со штемпелями из Франции, а на дне – коричневый кожаный альбом с ее инициалами, тиснеными и покрытыми остатками позолоты.
Кожа высохла и покрылась шрамами, корешок оторван с одного края, выпавшие страницы удерживаются парой широких резинок. Вид альбома вызывает поток воспоминаний, прекрасных и горько-сладких, и на мгновение мне кажется, что слышу ее голос, чувствую аромат ее духов, как будто она рядом. Маман.
Я очень рада, но и зла. Смотрю на Коринн.
– Когда я спрашивала тебя об альбоме, ты сказала, что выбросила его. Клялась, что выкинула все ее вещи. А сама… прятала их от меня. Зная, что мама хотела бы, чтобы они достались мне. Почему?
– Ты сама ответила на свой вопрос, – сухо отвечает Коринн.
– Ты сделала это назло умершей женщине?
– Нет. Назло тебе.
Ее ответ меня ошеломляет. Когда мама умерла, я была совсем ребенком. Одиноким. Потерянным. А сестра намеренно отказывала мне в том, что могло бы принести хоть какое-то утешение.
– Что я тебе сделала, Коринн? Пожалуйста, помоги мне понять твою ненависть.
Мгновение она молчит, нахмурившись и разглядывая свои ногти, как будто впервые их видит. Наконец роняет руки на колени и поднимает взгляд.
– Ты еще не родилась, когда умер Эрнест. Была только я. Мама впала в прострацию. Большую часть времени она проводила в своей комнате, но в хорошие дни звала меня к себе. Она расчесывала мне волосы и пела мне песни. Я была ее любимой дочкой. Потом появилась ты, и я ушла на второй план. А когда отец отправил ее в лечебницу, я была вынуждена присматривать за тобой… за сестрой, один вид которой я едва могла выносить. Мне было шестнадцать, и я стояла на пороге собственной жизни. По крайней мере, так я думала. Но пришлось выполнять то, что от меня ожидали. Я всегда делала то, что требовалось. Включая брак с Джорджем Хиллардом, которого я на дух не переносила. Но ты… ты вообразила о себе, что слишком хороша, чтобы выходить замуж за человека, которого выбрал для тебя отец. Тебе нужен был газетчик.
– Да, – говорю я тихо, не осмеливаясь взглянуть на Хеми. – Он был мне нужен.
– И только это имело для тебя значение – твои собственные желания. Ты должна была знать свое место. Исполнять свой долг так же, как это заставили делать меня. И ты подчинилась бы, как только он убрался бы с дороги. Но ты умудрилась соскочить с крючка, когда вышла та статья, и снова оставила меня наводить порядок. – Глаза Коринн с явным отвращением обращаются к Хеми. – Это ты привела его к нам. Помогла ему выкопать всю эту грязь и втоптать в пыль имя отца. Он разорился. Мы все были разорены! И ты смеешь стоять тут и спрашивать, что ты мне сделала? Я пользовалась любой возможностью причинить тебе хоть малейшую боль.
Коринн излагает все это без стыда, без тени смущения, и я вдруг понимаю, как искалечена ненавистью моя сестра. Оглядываю содержимое коробки новым взглядом. Личные вещи аккуратно сложены, как трофеи с поля боя. Но зачем их было хранить? И врать об этом?
Меня вдруг осеняет, что Коринн утаила вещи нашей матери не из-за обиды на меня, а из-за чего-то совершенно другого, в чем она отказывается признаться даже самой себе.
– Ты хотела эти вещи, – медленно говорю я. – Ты хотела оставить их себе. Потому что они принадлежали маме.
Коринн отворачивается, пряча лицо.
– Так ты возьмешь их или нет?
– Да, возьму.
– Тогда забирай и уходи.
Я беру коробку; затем, не оставляя себе шанса передумать, достаю щетку для волос и кладу ее на подушку Коринн – хотя такого подарка она не заслуживает. Она не замечает, как
