сюзерену![261] Такова наша воля!
С замиранием сердца и радостью выслушал Володарь королевское решение. Наконец-то он добился того, о чём мечтал долгие и трудные годы!
…На исходе лета огромные, вооружённые до зубов немецкие полчища двумя потоками хлынули в чешские пределы.
Глава 75
Нестерпимым зноем встречала врага чешская земля. Пересекая узкие лощины и перевалы, медленно, как дождевой червь, переползая с горы на гору, двигалась вперёд огромная, закованная в броню рать. Гремело железо, ржали кони, спёртый удушливый запах исходил от множества потных тел.
Вот достигли они Чешского Леса, стали пробираться вверх по тропам, через густые заросли колючего кустарника. Ломались ветви и сучья.
Володарь ехал впереди, указывая дорогу. За ним на могучем вороном скакуне, украшенном пышным белым султаном, в окружении телохранителей, передвигался напыщенный самодовольный король Генрих. На солнце сверкали копья и шлемы. Следом за конницей шли кнехты[262], все в добрых доспехах, в начищенных до блеска наручах[263] и шлемах.
Когда поднялись они на вершину горы, король приказал остановиться и обратился к воинству с торжественной речью.
– Хотя бы чехи построили стены выше леса, хотя бы подняли башни до небес – не спасутся! Как напрасно бросается сеть перед глазами пернатых, так нисколько не опасны для тевтонов засады чехов! Даже если бы они поднялись выше облаков и заключились между светилами небесными, всё это нисколько бы не помогло погибшему и несчастному народу!
Вытянув десницу в боевой латной перчатке в сторону Чехии, Генрих продолжил:
– В этой долине скрывается робкая толпа богемцев, как полевая мышь в своей норе! Сражение не будет для вас трудным. Спуститесь вниз, и враги сами разбегутся от страха, так как не могут вынести вашего нападения! Идите, соколы, ловите боязливых голубей! Идите, как свирепые львы, как волки, которые, когда вторгаются в стадо овец, не заботятся о числе, и если не всем стадом овец овладевают, то по крайней мере умерщвлённой добычей!
Закончив говорить, Генрих опустился на раскладной треножник на вершине горы и приготовился наблюдать с кручи за ходом предстоящего сражения.
Володарь повёл немцев вниз через густую чащу леса. Приободрённые словами короля, воины заторопились, задние стали напирать на передних, начало происходить то, чего так опасался Володарь – возникла давка и сумятица. Нещадно испускал на них с небес свои палящие лучи гневный славянский Хорс – Солнцебог, пот ручьём струился по лицам, язык прилипал к гортани, из груди вырывались болезненные вздохи. Многие воины сбрасывали с плеч тяжёлые панцири, швыряли в обозы щиты и копья. Напрасно графы Экберт Брауншвейгский и фон Эннинген призывали ратников не нарушать строй и оставаться в полном вооружении, чтобы в любой миг быть готовыми отразить внезапный натиск противника.
Чехов нигде не было, один лес стеной вставал перед глазами германцев, да солнце обжигало их, да узкая тропа бежала сквозь пущу, да колючие мохнатые пихтовые ветки порой больно ударяли по щекам.
– Куда ты нас ведёшь?! – раздражённо рявкнул на Володаря фон Эннинген.
– К крепости Домажлице, там основные силы чехов, – коротко бросил ему на ходу Володарь.
– Смотри у меня! – Эннинген поднёс к глазам Володаря увесистый, обтянутый железом кулак. – И помни: мой меч всегда при мне! Один удар, и ты умрёшь, сдохнешь, как собака, рус!
Володарь в ответ лишь равнодушно передёрнул плечами.
Силы совсем покинули немецкое воинство, когда оно наконец вырвалось из леса и подступило к Домажлице. Золотистый лев в короне на красном фоне колыхался в воздухе над крепостной башней. Шлемы чешских ратников, собравшихся на забороле, ослепительно сверкали на солнце.
Сумятица в немецких рядах никак не утихала, кнехты толкали впереди идущих, а те, боясь быть затоптанными, не сбавляли хода и, изнемогая от жары, шли и шли к крепости скорым шагом.
Бой начался довольно неожиданно. Угорские конники Айтоня выскочили из лесу и ударили по немцам с обоих крыльев, вмиг отрезав пехоту от рыцарей. В ход пошли арканы и короткие сулицы. Эннинген, изрыгая ругательства, повернул коня и бросился сквозь толпу своих и чужих на выручку кнехтам. Володарь видел, как тугая петля ловко брошенного кем-то из угров аркана обвила его шею. С хрипом, утонувшим в грохоте оружия и ржании лошадей, граф исчез под копытами.
В горячке боя, яростно отбиваясь саблей от наседавших врагов, Володарь не сразу заметил, что из ворот крепости вышел новый чешский отряд. Дружными ударами копий чехи опрокинули передних рыцарей и погнали их вниз в лощину. Володарь, взметнув вверх клинок, подгоняя боднями коня, помчался им наперерез. Немцы Восточной Марки бросились за ним следом. Противники сшиблись, пролилась кровь, на склоне холма перед крепостью закипела отчаянная рубка.
…Конрад выступил на подмогу Бржетиславу, как только сведал о нападении немцев. Даже с матерью и невестой он не успел попрощаться, лишь передал через дворского, что случилось. Сутки он нёсся, не жалея коней, по речным долинам и горным кручам. Из Праги вместе с отрядами Айтоневых угров и моравским ополчением молодой князь поспешил на юго-запад, к пограничному Чешскому Лесу. По пути к войску присоединялись местные жители – горцы – чёрные хорваты и дулебы, оборуженные топорами на длинных киях и волосяными арканами. Горцы не отставали от конницы и бежали рядом, держась за лошадей.
Возле Конрада оказался какой-то седоусый горец средних лет. Он восседал верхом на низкорослом коньке и сжимал в деснице топор. За плечами его колыхался на ветру плащ-чугань, ноги облегали широкие синие шаровары. Небольшой округлый щит, украшенный медными заклёпками, висел на локте левой руки. Бок о бок они въехали в ворота Домажлице.
В городке-крепости не чуялось и намёка на обычную предвоенную суматоху. Здесь жили со своими семьями суровые воины, для которых нападение врага было не в диковинку. Местный воевода заблаговременно выслал в лес и в горы лазутчиков, нарядил на крепостных башнях и на забороле дозор и потому заранее проведал о подходе германской рати.
Ночь Конрад провёл в тревожном ожидании возле походного костра. Молодому моравскому князю не спалось. Завтра ждёт его первый в жизни жестокий бой. Юноша вздрагивал и вскакивал с места при всяком постороннем звуке.
Горец успокаивал его:
– То сова ухает… А то ратники на стене в било медное бьют… А это собака на луну завыла. Верно, кровь чует.
Странный был этот горец, не отходил он от Конрада, жарил на огне подстреленную утку, был разговорчив, а смотрел на князя так, будто изучал, что же представляет собой молодой королевский отпрыск.
– Как твоё имя? Откуда будешь? – осведомился Конрад у горца.
– Матея. Староста с Крконош. Привёл к тебе добрых
