6 пар швейных игл — магазин „Рейтлинген“.
10 мотков шерсти, светло-голубого цвета — туда же.
15 мотков шерсти, белого цвета — туда же.
4 ярда ткани „бурано“, украшенной вышивкой, — фройляйн Эггарс».
Список на этом не заканчивался, но я задержался на большой звездочке, вырисованной где-то посередине страницы, подобно королевской печати. Здесь значилось:
«6 китовых игл 8-го размера для вышивки бисером по гобеленовой шерсти».
Рядом стояло имя покупателя. Единственное мужское имя во всем списке.
Я перечитывал эту запись снова и снова, произнося ее по буквам, словно ребенок, начинающий изучать алфавит в свой первый тяжелый день в пансионе. Подобно озадаченному ребенку, я с трудом понимал, что звук «К» означается буквой «К», звук «А» — буквой «А», а следующая за ней буква «Н» передает звук «Н» и что последний значок «Т» — самая омерзительная буква во всем алфавите, и произносится он как «Т». Наперекор собственной воле я сложил все четыре буквы воедино и узнал имя человека, покупавшего смертоносные костяные иглы у герра Роланда Любатца.
Глава 28
Пронизывающий восточный ветер свистел, дуя снизу, со стороны порта и рыбного рынка, и волнами нес с собой рваные клочья тумана. Где-то высоко у меня над головой дребезжали оконные стекла и стучали ставни, а поблизости застонали на несмазанных петлях тяжелые железные ворота, со звоном захлопнулись, затем раскрылись снова, повинуясь незримой длани балтийского ветра.
Я был один на Штуртенштрассе с безжизненным телом Амадея Коха и потому нервно вздрагивал от каждого звука. Волосы мои подернулись инеем, тело, казалось, вот-вот превратится в камень, но мной владела лишь одна мысль: больше я его не оставлю. Сегодня я позволил Коху уйти, и в результате он расстался с жизнью. Глядя с благоговейным ужасом и нервной дрожью на бездыханный труп, на коленях стоящий у стены на обледенелой мостовой, я задавался только одним вопросом: понял ли сержант Кох, что происходит, когда игла проникала в его тело? Узнал ли он лицо своего убийцы?
— Герр Стиффениис?
Я резко повернулся. Завывания ветра заглушили шаги подошедшего человека.
Надо мной возвышался мужчина в военной форме. Другой солдат, еще выше первого, с повязанным вокруг лица черным шарфом, скользя, спускался с холма и, словно санки, тащил за собой по льду и снегу длинный деревянный ящик. Я мгновенно узнал этих людей. Я выпрямился во весь рост, но по сравнению с капралом Мулленом и его товарищем-венгром Вальтером я все равно выглядел почти карликом.
— Что вам нужно? — спросил я.
— Тело необходимо отнести в подвал. Приказ доктора Вигилантиуса…
Я не стал дожидаться, пока он договорит до конца. Волна возмущения захлестнула меня.
— Я не позволю ему прикасаться к этому телу! — Голос мой эхом отозвался от каменной стены и разнесся по безлюдной улице, а одеревеневшие от холода конечности задрожали от переполнявшего меня чувства. Мною овладела какая-то истерика отчаяния, смесь безнадежности и вины. — Больше никаких расчленений не будет! Вигилантиус уехал из Кенигсберга. И он не вернется! Тело Коха будет похоронено целым. По-христиански. Я хочу, чтобы его перенесли в церковь.
Гиганты обменялись удивленными взглядами.
— В Крепости есть часовня, сударь, — подсказал капрал Муллен. — Так как она единственное сухое место там, то ее используют…
— Меня не интересует, для чего ее используют, — грубо прервал его я. — Если она освящена, я требую, чтобы тело Коха положили там. С вами я расплачусь как положено.
Глаза Муллена сверкнули. Его товарищ что-то пробурчал.
— Посмотрим, что удастся сделать, — произнес капрал. По его тону можно было предположить, что моя прихоть будет им стоить поистине невероятных усилий. — А теперь, Вальтер, давай-ка уложим беднягу в ящик.
Из-за трупного окоченения и пронизывающего ветра тело Коха сохраняло первоначальное коленопреклоненное положение. Пресловутый непромокаемый плащ покрылся льдом, солдаты безуспешно пытались отыскать на его скользкой поверхности что-то такое, за что можно было бы ухватиться, но тщетно.
— Снимите с него этот плащ, — приказал я.
Наверное, мои слова прозвучали жестоко и грубо, так как Муллен странно хмыкнул и произнес:
— Снять плащ? Зачем, сударь? Он уже и так как доска задубел. Трудновато будет с него содрать эту накидку.
Навощенная ткань кантовского плаща — главная причина, как мне представлялось, убийства Коха — облекала труп подобно сверкающему савану.
— Я не позволю похоронить Коха в таком одеянии, — настаивал я. — Снимите… плащ… с… тела!
Муллен мгновение смотрел на меня непонимающим взглядом.
— Ладно, дай нож, Вальтер, — попросил он со стоном. — Нам придется положить его на бок, сударь. Больше нам никак не справиться.
— Выполняйте приказ! — крикнул я, наблюдая за его действиями.
Лезвие было коротким, но очень острым, и Муллен сделал разрез от воротника вниз до каймы. Затем, освободив одну сторону тела, они перекатили его на другой бок и попытались вытащить руки сержанта из рукавов. Отбросив рваные лохмотья, оставшиеся от плаща, солдаты не без труда подняли тяжелый труп за окоченевшие руки и ноги.
— Везите осторожно, — предупредил я, видя, как они укладывают его на спину в ящик.
— Нам придется его выпрямить, — заявил Муллен, — иначе крышка не закроется.
— Ну и чего вы ждете?
Они тяжело надавили на колени трупа, вначале на левое, затем на правое, и суставы с громким хрустом подались. Звук был душераздирающий, но душа моя немного успокоилась, так как я увидел, что тело Коха приняло нормальную позу лежащего в гробу покойника. Кроме того, он был в своей обычной одежде. На какое-то мгновение мне даже показалось, что жизнь может вернуться к моему верному помощнику, что он поднимется, сядет, начнет дышать и снова заговорит со мной.
— Закрыть его, сударь? — спросил Муллен.
Я взглянул в последний раз на тело Коха и кивнул.
Вальтер опустил крышку, навеки скрыв Амадея Коха. Затем Муллен вбил полдюжины гвоздей, и мы приготовились к мрачному путешествию по темным пустым улицам. Известие об очередном убийстве скорее заставит горожан спрятаться по домам, нежели любой комендантский час. Впереди шли Муллен и Вальтер и энергично тащили за собой тяжелые сани, со скрипом и стуком скользившие по льду и снегу. Я следовал за ними, жандармы, обнаружившие тело, замыкали шествие.
По пути мы должны были пересечь переулок, проходивший позади дома Канта. Из-за занавесок окна его спальни на втором этаже виднелся слабый свет.
— Поторапливайтесь, Муллен! — крикнул я, стараясь не смотреть на этот дом и желая как можно быстрее оказаться подальше от него.
Бумага, обнаруженная мною в кармане сержанта, давила на мою совесть подобно тонне свинца. «6 китовых игл 8-го размера для вышивки бисером по гобеленовой шерсти — господину Канту».
