к господину Мальцеву. А чуть поодаль сидела всё в том же кресле на колесиках Софья Кузьминична. Этих двоих горничная, как видно, за посетителей не сочла и об их присутствии Ивана не предупредила.
Пётр Эзопов при появлении Ивана мгновенно замолчал, а Софья Кузьминична, напротив, сразу же заговорила:
— Ну, наконец-то ты пришёл, дружочек! Мы уже получили известие о Валерьяне: ему будет обеспечен надлежащий уход. Однако не о нем сейчас речь.
"Тетенька могла бы, по крайней мере, сделать вид, что участь приемного сына ей не безразлична", — подумал Иван мимолетно. Однако Софья Эзопова явно не намерена была тратить время и силы на то, чтобы притворяться.
— Речь о тебе, — продолжала она. — И том, что все мы должны предпринять в свете того, что Митрофан так и не дал о себе знать.
— С точки зрения закона всё ясно, — вклинился в разговор нотариус, — поскольку Митрофан Кузьмич оставил недвусмысленные распоряжения на случай своей внезапной кончины или безвестного отсутствия. До тех пор, пока его сыну Ивану не исполнится двадцать один год, управление алтыновский делом должно быть передано законной супруге Митрофана Кузьмича: Татьяне Дмитриевне Алтыновой. А, буде она откажется от исполнения возложенной на неё миссии, управлять всем станет Софья Кузьминична Эзопова. Но лишь при условии, что она в официальном порядке раз ведётся с супругом своим, Петром Филипповичем Эзоповым. Впрочем, — нотариус бросил быстрый взгляд на Ивана, — батюшка ваш оговорил и ещё одну возможность. Вы сможете в его отсутствие приступить к управлению делом Алтыновых и до того, как вам исполнится двадцать один год, ежели вы сдадите экзамены за полный курс гимназии и получите аттестат зрелости.
Петр Эзопов хохотнул было при этих словах, однако смешок его вышел коротким: должно быть, ему припомнился нынешний — неведомый ему — Иван.
— Погодите, Николай Степанович! — Иван вскинул руку. — Я думаю, у нас ещё остаётся надежда, что батюшка вскоре вернётся домой!
— Надежда остаётся, — согласился нотариус. — Но мы обязаны рассмотреть все возможные шаги в той ситуации, которая сложилась в данный момент. Матушка ваша не выказывает особого желания осуществлять управление предприятиями Алтыновых, о чем она мне сообщила непосредственно перед вашим приходом. Она желала бы вернуться обратно в Москву. И в Живогорске готова задержаться на месяц, самое большее — на два. А за столь короткое время, как мы только что говорили с господином Эзоповым, произвести расторжение брака между ним и его супругой Софьей Кузьминичной не представляется возможным. На бракоразводный процесс уйдёт полгода минимум. Так что ситуация, сами понимаете, патовая.
— Не патовая! — Иван мотнул головой, но тут же сморщился от боли: чугунные гири снова пришли в движение. — Ежели в ближайшие дни мой батюшка не вернётся, я берусь сдать все гимназические экзамены экстерном. Полагаю, двух месяцев на подготовку мне вполне хватит.
Это явно не было похоже то, что происходило с ним в те пропавшие (или, напротив, невесть откуда взявшиеся) десять лет. Тогда он, Иван Алтынов, сдал экзамены на аттестат зрелости и уехал учиться в Москву, тогда как его маменька, напротив, осталась в Живогорске и взяла на себя управление семейными делами. Однако Иван уже понял: полного повторения того, что он помнил о времени своего десятилетнего отсутствия, не будет. Взять хотя бы то, что Николай Степанович Мальцев теперь уверен: Ивану уже известно все о содержимом конверта из коричневой манильской бумаги. Так что ему не будет нужды сообщать о запечатанных в этом конверте документах Ивану — в тот день, когда тому исполнится двадцать один год. Какое бы будущее ни было предначертано купеческому сыну ранее, теперь оно необратимо поменялось.
Почти минуту все хранили молчание, и только потом нотариус произнес — с нарочитой бодростью:
— Ну, в этом случае всё устроится наилучшим образом! А сейчас я, с вашего позволения, вас покину. Софья Кузьминична поручила... — Он осекся было, но тетушка Ивана взглядом показала господину Мальцеву, что тот может говорить, и он закончил фразу: — поручила мне выправить необходимые документы, касающиеся пребывания Валерьяна Петровича Эзопова в лечебнице для душевнобольных. И, боюсь, мне придётся прибегнуть для этого к помощи доктора Краснова — невзирая на все те чудовищные обстоятельства, которые нынче в отношении него выяснилось.
— Боюсь, — Софья Кузьминична вздохнула, — что следующей в очереди за его помощью могу оказаться я. Ежели не удастся отыскать в городе другого подходящего доктора, я вынуждена буду снова вызывать его — убийцу моего отца! Остаётся только уповать, что он вместе со своей Агриппиной не решит прикончить и меня тоже!
При этих её словах матушка Ивана поморщилась так, словно ей пришлось глотнуть хинной настойки, а Петр Эзопов сказал:
— Агриппина Федотова уже обратилась к Татьяне Дмитриевне с просьбой о расчёте. Полагаю, она собирается не позднее завтрашнего дня покинуть Живогорск.
4
Когда Иван вышел из комнаты, которую занимала Татьяна Дмитриевна, первым его побуждением было: пойти к себе и завалиться спать. Взять пример с Эрика Рыжего. Тогда — кто знает? — могла бы схлынуть и та тяжесть в голове, из-за которой всё для купеческого сына словно бы подернулось туманной пеленой. Но на полпути к своей комнате он столкнулся с запыхавшимся садовником Алексеем, кухаркиным мужем, который в господскую часть дома и не заходил-то никогда.
— Вы уж не прогневайтесь, Иван Митрофанович, — смущенно проговорил он, — на мою бесцеремонность. Но я побоялся опоздать! Приказчик в лавке мне сказал: вы решили раздать ваших голубей тем, кто пожелает их забрать. Вот я и подумал: нельзя ли и мне получить пару? Наш со Стешей младший сынок, Парамоша, тоже голубей разводит, как и вы. У него, конечно, таких породистых птиц нет, но очень уж он любит с ними возиться!.. Так, может быть...
— Идем, Алексей! — перебил его Иван. — У меня как раз есть отличная пара турманов — как раз для твоего сына.
И они, выйдя из дому, зашагали к Иванушкиной голубятне.
С тяжёлым сердцем Иван туда поднимался. Голуби составляли самое светлое, что оставалось у него с детства. И даже теперь, по прошествии десяти лет, расставаться с ними ему страшно не хотелось.
Именно поэтому он и решил отдать Алексею пару московских серых турманов — самых дорогостоящих своих птиц, за которых он заплатил больше пятисот рублей. После такого было бы уже просто смешно сожалеть об остальных
