Выяснилось, правда, что под дорогим песцовым мехом скрывалась никакая не заложница, а чумазый цыганский подросток, притворявшийся, что он ни слова не понимает по-русски.
Пока происходила вся эта суматоха, на привокзальную площадь быстрым шагом вышла высокая девушка в узких голубых джинсах и пушистом свитере, надетом явно не по сезону. Обратившись к первому попавшемуся извозчику, она попросила отвезти ее на заброшенную овощную базу в другом конце города, честно предупредив, что рассчитаться сможет только натурой.
Это водителя вполне устроило, как не смутило его ни явно зареванное лицо девушки, ни ее травмированная рука. А на то, что, когда машина тронулась с места, она пробормотала себе под нос: «Гуд-бай, Петя-Петушок», ему вообще было наплевать.
Глава 25У каждой эры свои химеры
Петр понятия не имел, что происходит в большом мире, каков курс доллара на дворе и с каким счетом сыграл «Спартак» с «Локомотивом». Даже сегодняшнюю дату он не сумел бы назвать с приблизительной точностью. Когда исчезла Элька? Вчера? Позавчера? Петр не знал. Время потеряло для него всякий смысл. Реальными были лишь голод, жажда и боль, которые он испытывал в подвале.
По-настоящему за него еще не брались, так успокоил его Черныш. У шефа и без вашей шайки-лейки проблем полон рот, говорил он, а как освободится, то проблемы сразу начнутся у тебя!.. У тебя!.. У тебя! Он бил прикованного к трубе Петра всегда по печени, и кулак у него был поставлен что надо, чуть до позвоночника не доставал сквозь живот. А может, Петр просто отощал за последнее время, кто знает. Когда тебя по печени молотят, соображать начинаешь туго.
Вопросов Черныш никаких не задавал, вот что самое странное. Как будто все тут забыли про чемоданчик. Как будто главная цель визитов Черныша заключалась в том, чтобы получше запомниться пленнику, засесть у него в печенках. И, надо признать, это у него получалось.
Его подручные мутузили Петра без всяких фокусов – как попало, куда попало и чем придется. Ссадины и кровоподтеки он уже не считал, зато знал точно, что надколотых ребра у него три, переносица перебита, зубов отсутствует полтора, а из всех пальцев сломан только средний – Петр повредил его, когда нерасчетливо смазал по физии одного из своих мучителей.
Всякое прикосновение к поврежденному пальцу вызывало ощущение, очень похожее на то, которое Петр испытывал в душе, когда думал об Эльке. Ее отсутствие было для Петра главной пыткой, самой непереносимой. Каждый раз, когда сердце подсказывало ему, что с Элькой приключилась очередная беда, он пытался убеждать себя в обратном. «Да такая боевая девчонка обязательно выкарабкается, – твердил он себе, – она пройдет огонь, воду и медные трубы и прилетит на крыльях, чтобы сказать…»
– Милый, – нежно вымолвили иссеченные, потрескавшиеся губы Петра.
– Это ты мне? – откликнулся явно не женский голос.
Медленно открыв глаза, Петр увидел перед собой ненавистную харю Мамонтова, которая возникла как раз на месте призрачного видения по имени Элька. Это было обидно. Стоило лишь увидеть ее во сне, как появился этот жирный ублюдок со своей кодлой и все испортил.
Но Петр не жаловался. Именно этого момента ждал он с того самого момента, когда окончательно понял, что затея Эльки с выкупом не выгорела. Он подозревал, что Мамонтов не удовлетворился пятьюдесятью тысячами. Такую ряшку сколько ни корми, все мало будет. Вернувшуюся с деньгами Эльку запросто могли кинуть в соседнюю камеру и там помаленьку выбивать из нее остальное. Имелись у Петра и другие предположения, но настолько мрачные, что он предпочитал ограничиваться именно этой версией. Ее ему вполне хватало, чтобы сердце постоянно ныло, как у какого-нибудь старика сорокалетнего.
План побега пришел к нему, когда он с тяжелым сердцем прохаживался вдоль трубы, к которой был прикован. Сидеть на корточках долго не удавалось: сильно затекали ноги, а еще сильнее – задранная вверх рука. Задница на голом бетонном полу мерзла очень уж быстро, и опять же подвешенная рука не позволяла засиживаться. Вот и приходилось гулять по камере, как декабристу какому-нибудь: пять шагов в один конец и ровно столько же в другой. Тонкая труба то тебе справа, то слева, не соскучишься. Свободный браслет ездит по ней с неприятным скрежетом, не позволяя забыть о себе ни на минуту. От стены к батарее и обратно. И вот у этой самой батареи Петр в один прекрасный момент замер, уставившись на него, как баран на новые ворота…
– Э, э! Не спи, скотина тупая! – прикрикнул на закрывшего глаза Петра один из двух мамонтовских охранников. – Шеф с тобой разговаривает, вилорог, а не со стенкой!
Стенка… На ней висела чугунная батарея, поддерживаемая двумя мощными крючьями, которые крепились к оштукатуренной стене длинными штырями, загнанными в щели между кирпичами. И не будучи ясновидцем, Петр точно знал, что длина штырей восемьдесят миллиметров, а толщина – всего четыре, и сидят они в застывшем растворе, который бывает прочным, а бывает и нет, это в зависимости от того, в какой пропорции строители цемент с песком замешивали.
Батарей таких Петр за время практики в ПТУ установил никак не меньше сотни, и от того, что мастер называл их по-научному – радиаторами парового отопления, – никаких особых отличий между ними не наблюдалось, если не считать всяких там звездочек да сердечек, которыми метили свою продукцию зэки на зоне. Батареи, они и в Африке батареи, хотя, наверное, там в них нужды никакой.
– Вставай, ты, гамадрил занзибарский!
Сидевший на корточках Петр посмотрел на охранника, пнувшего его ногой. Зря тот это сделал. Еще пару часов назад – на здоровье, а теперь нет. Потому что в камеру явился гость долгожданный, Мамонтов Александр Викторович. И сидел он на своей любимой лавочке в каких-нибудь трех метрах от Петра. А батарея висела уже не на крюках, а поддерживалась лишь двумя трубами, протянувшимися вдоль стены. Трубы сильно прогнулись под тяжестью радиатора, наполненного горячей водой до последнего чугунного коленца. И трубы эти были очень прочными, но крепеж их мало годился для подобных прогибов. Так что если соединить массу батареи с весом и силой Петра, то срок службы у них сразу кончится. Как у охранника, распускающего свои ноги.
– Поднимайся, животное! – заорал тот и опять ударил Петра своим красивым новеньким ботинком, которому недолго осталось топтать землю. Парень, видимо, увлекался зоологией, но слишком уж выслуживался перед своим хозяином, и это был его большой минус. Не говоря уже о том, что он ни бельмеса не смыслил в паровом отоплении.
Петр медленно поднялся на ноги и уставился в пол, изображая понурую покорность судьбе.
– Неужели тебе не хочется пообщаться со мной? – подал голос Мамонтов.
– Лично мне сказать вам нечего, – произнес Петр тем слабым голосом, который хотелось услышать от него мучителям. – Я ничего не знаю.
– Разве я тебя о чем-то спрашиваю? – притворился удивленным Мамонтов.
– Не спрашиваете, так спросите.
– И что тогда?
