Кранц обхватил рукой длинный металлический стержень, торчащий из дыры. Стержень показывал угол выстрела и сидел не прямо — выстрел был сделан с точки, расположенной выше окна.
— Боеприпас, которым было заряжено оружие, имеет в длину почти десять сантиметров. Но из ствола вылетает только его часть, и если отминусовать гильзу, то останется сантиметра три — три с половиной; этот снаряд пробил стену и упал в тюремный двор. А пуля, которая последовательно пробила стекло, человеческую голову и толстую бетонную стену, основательно сплющивается и больше всего напоминает потом старинную монету восемнадцатого века.
Гренс и Сундквист посмотрели на воронку в стене, оба слышали, как Якобсон описывал звук, похожий на свист плетки, удар был невероятной силы.
— Она где-то там, на улице. Мы пока не нашли, но скоро найдем. У меня там несколько полицейских из Аспсосского округа, ползают по камням и в траве, ищут.
Кранц пересек мастерскую и остановился у окна, где стоял Хоффманн. Красные и белые флажки на стенах, на полу, в потолке. Их стало больше, чем Гренсу запомнилось с ночи.
— Мне пришлось создать свою систему. Красные — для кровавых пятен, белые — для фрагментов тел. Я еще никогда не видел, чтобы тела разнесло на такие мелкие клочки.
Свен разглядывал два маленьких флажка, пытаясь понять, что же именно они означают. Он даже подошел поближе — он, который всегда избегал знаков смерти.
— У нас есть взрыв и куски погибших. И кое-что, чего я не понимаю.
Свен подошел к флажкам, он не боялся; его даже не замутило. Флажки — это не смерть, в них смерть не видна.
— Человеческая плоть. Тысячи кусков. Боеприпасы такого типа разрывают тело на части. Но — на большие части. И взрыва не дают.
Люди, разорванные на части. Свену оставалось до них всего несколько сантиметров, и они уже не были людьми.
— Так что мы ищем нечто другое. То, что взрывается. То, что разрывает тело в мелкие клочья.
— Например?
— Например, взрывчатку. У меня нет другого объяснения.
Гренс посмотрел на красные и белые флажки, на осколки стекла, на покрывавшую все сажу.
— Взрывчатку. Какую?
Кранц сердито развел руками.
— Тротил. Нитроглицерин. С4. Пластид. Пентил. Октоген. Еще что-нибудь. Гренс, я не знаю. Потому что мы пока еще ищем. А вот что я знаю… так это то, что взрывчатка была очень близко к телам. Может быть, прямо на коже.
Он кивнул на флажки.
— Да… сами видите.
Красные — для кровавых пятен, белые — для частей тел.
— Еще мы знаем, что при взрыве этого вещества выделяется сильный жар.
— И?
— Температура достаточно высокая, чтобы загорелся чан с соляркой.
— Да, воняет.
Криминалист несильно пнул чан, стоявший возле дыры, которая еще вчера была окном.
— Солярка, смешанная с бензином, дала адский дым. Солярное масло держат в бочках или в чанах в любой мастерской. На нем работают машины и прессы, им протирают рабочие инструменты. Но этот чан… стоял слишком близко к Хоффманну. И его сюда придвинули. — Кранц покачал головой. — Взрывчатка. Ядовитый дым. Чан оказался здесь не случайно, Эверт. Пит Хоффманн действовал наверняка.
— Наверняка?
— Чтобы и он, и один из заложников погибли.
Гренс заглушил мотор и вылез из машины. Махнул Свену — «поезжай вперед!», а сам зашагал через луг — прогулка длиной в тысячу пятьсот три метра, от Аспсосской тюрьмы до Аспсосской церкви. Ощущения от открытого, поросшего травой пространства смыли усталость бессонной ночи и вонь солярного масла, но не чувство, крепко засевшее внутри, чувство, которое комиссару не нравилось и которое, он знал, никуда не денется, пока он не поймет, что же упустил.
Надо было надеть другие ботинки.
Зеленое поле, издали казавшееся таким мягким, оказалось покрытым ямами и жидкой грязью. Гренс пару раз поскользнулся, тяжело упал на землю. К боковым воротам кладбища он пришел в брюках зеленых от травы и бурых от земли.
Гренс обернулся. Туман, разливавшийся утром, исчез, серые стены отчетливо рисовались в солнечном свете. Комиссар стоял там же, что и сутки назад, только тогда он еще не принял решения — того самого, об убийстве человека.
Среди могил ходили посетители с цветами в руках — супруги, дети или друзья, присматривающие за могилами. Гренс старался не встречаться с ними глазами, но внимательно смотрел на их руки, как те копают землю среди зеленых кустов и венков. Он как будто примерял все это на себя. Стоя у могилы, бессмысленной могилы, он не ощущал ничего.
Пластиковая заградительная лента тянулась между деревьями, растущими на кладбище, и временными столбиками. Гренс опустил ее рукой и перешагнул, высоко задрав негнущуюся ногу. У тяжелых церковных дверей ждали четыре человека. Свен Сундквист, двое полицейских в форме, из Аспсосского округа, и немолодой мужчина с пасторским воротником.
Гренс пожал ему руку.
— Густаф Линдбек. Здешний пастор.
Надо же — Густаф, с отчетливым «f». Гренс еле заметно улыбнулся. Наверное, мне следует сказать «Эверт», с отчетливым «w».
— Гренс, комиссар уголовной полиции Стокгольма.
— И вы распоряжаетесь всем этим? — Пастор приподнял пальцем заградительную ленту.
— Я веду расследование, если вы это имеете в виду. — Гренс приподнял пальцем ту же ленту. — Это вам сильно мешает?
— Я уже отслужил крещение и бракосочетание. Через час у меня погребение. Я хочу знать, смогу ли я провести заупокойную службу.
Гренс посмотрел на церковь, на Свена, на посетителей; те, опустившись на колени перед надгробиями, поливали цветы в узких клумбочках.
— Давайте сделаем так. — Он слегка подергал ленту, и два временных столбика упали. — Мне нужно еще раз обследовать кое-что в нижнем этаже церкви. Это займет с полчаса. В течение этого времени вы — но только вы! — можете пройти внутрь и приготовить, что нужно. Когда мы закончим, я сниму ленту, и прихожане войдут в церковь. А вот на колокольне я оставлю ленту еще где-то на сутки, в интересах следствия. Как, разумное решение?
Пастор кивнул:
— Я вам очень благодарен. Но… еще кое-что. Всего через час мы будем звонить по усопшему. Мне можно звонить в колокол?
Эверт некоторое время разглядывал башню и висящий там тяжелый чугунный колокол.
— Можно. На самом колоколе ленты нет.
Теперь двери в церковь были открыты. Церковный колокол. Красивое кладбище наблюдало за ним. Звонить по усопшему. Прошло уже полтора года, а он даже не выбрал ей надгробие.
Пастор вошел в тихую прохладную церковь, Гренс и Сундквист, войдя, сразу свернули направо, стулья все еще громоздились у стены. План разложен на алтаре возле единственного окна ризницы.
