полнолуния у корейцев проводились обряды поклонения духу деревни. Для «ограждения» селений от эпидемии холеры корейцы устраивали сражения камнями, горящими факелами, перетягивали огромные, сплетенные из соломы канаты. Во всех этих мероприятиях участвовали уже жители не только одной деревни, а многих близлежащих селений. Для всеобщего «очищения» и благополучия зажигались в японских деревнях костры тондо, а у тибетцев сжигался большой сор — дугчуба, вмещавший в себя, по представлениям ламаистов, беды, болезни, невзгоды, неудачи уже не одной семьи, а всего общества.
Многочисленные обряды, сопряженные с полнолунием, были не только массовыми, но обязательно должны были проводиться шумно и весело. Шум, веселье и смех в данном случае также имели магический смысл, будучи в далекой древности связанными с продуцирующей магией. Полагали, что шум и массовое веселье способствовали росту растений, злаков. Древнюю эротическую символику имел смех, как бы повторяющий «великие тайны зачатия и родов»[886]. Исследователи подчеркивают оргиастический характер некоторых развлечений периода полнолуния. С течением времени многие из этих массовых обрядов стали постепенно утрачивать свой первоначальный магический смысл и сохранялись лишь как шумные, веселые игрища.
Среди широко распространенных у китайцев, корейцев и тибетцев развлечений середины 1-го месяца обращают на себя внимание прогулки и танцы, во время которых женщины обязательно притоптывали. Символика таких прогулок и танцев восходит к глубокой древности и, несомненно, была связана с магией плодородия; затем они стали восприниматься как обряд, во время которого происходит очищение от болезней и скверны (например, кореянки во время таких прогулок иногда выбрасывали «кукол», якобы вобравших в себя все болезни), а позднее они стали веселым массовым развлечением.
Данные обстоятельства позволяют предположить, что некогда эти два праздника были более значительно разделены во времени, а самое главное — семантически противостояли друг другу. Это предположение подтверждается материалами исторической этнографии. Так, у древних китайцев в I тысячелетии до н. э. сосуществовало два новогодних праздника — чжа и ла. Праздник чжа был посвящен земледельческим богам, которым приносились в жертву животные. Для этого праздника были характерны красочные экзорсистские процессии, массовые игрища. Во время праздника ла проводились обряды поклонения предкам и домашним божествам. По мнению исследователей, к середине I тысячелетия до н. э. эти два праздника слились в новогодний праздник ла.
Можно предположить, что более архаическими по своему происхождению были обряды, проводившиеся еще в конце XIX в., в период полнолуния 1-го лунного месяца; обряды, посвященные божествам, покровительствующим общине, селению, деревне. Японские этнографы обращают внимание на тот факт, что еще до недавнего времени в восточной части о-ва Хонсю в первый день Нового года совершались обряды, связанные с поливным рисом, а в период полнолуния — обряды, призванные обеспечить урожай различных зерновых культур. Это обстоятельство также свидетельствует о том, что праздник полнолуния был более древним по своему происхождению.
Связь праздника полнолуния с божествами, охраняющими общину, массовый характер праздника дают ключ к изучению истории праздника и социальной организации народов Восточной и Центральной Азии.
Обобщенный в монографии материал посвящен только одному празднику в календарном годичном цикле китайцев, корейцев, японцев, монголов и тибетцев — празднику Нового года. Однако особое место новогоднего торжества в культуре изучаемых народов выявляют в обычаях и обрядах связанные с ним многочисленные аспекты духовной культуры. Мы встречаемся здесь и с древними культами: с культами огня (который и выполняет очистительную функцию, и способствует рождению новой жизни), воды, растений и животных, с уходящими в глубь веков астральными культами. Мировые и национальные религии соседствуют с архаическими представлениями об уходящем и возвращающемся боге, боге, умирающем и воскресающем.
Приведенные в монографии данные свидетельствуют о типологической общности представлений не только рассматриваемых народов, но и народов мира, в частности европейских и восточноазиатских. В этом смысле материал новогодней обрядности народов Восточной и Центральной Азии прекрасно иллюстрирует идею, выдвинутую акад. Н.И. Конрадом, о типологической близости культур Запада и Востока.
С новогодним праздником тесно связано развитие многих сторон декоративно-прикладного искусства, различных жанров народного театра, танцев, песен, фольклора. Своеобразием некоторых праздничных традиций китайцев, корейцев, японцев является особое магическое значение, которое придается письменному иероглифическому знаку (например, парные свитки с иероглифами, вывешиваемые к дню Начала весны у корейцев, обычай «первых иероглифов» у японцев).
Генезис некоторых обычаев и обрядов народная традиция связывает с историческими деятелями. Так, происхождение многих новогодних обычаев китайцы относят ко времени правления императора династии Мин Чжу Юаньчжана (XIV в.), а у корейцев предания и легенды возводят отдельные традиции или к периоду правления династии Корё, или ко времени правления Ли Сонге (XIII–XIV вв.), или к годам Имджинской войны (1592–1598). Здесь мы, очевидно, имеем дело со своеобразной «историзацией» происхождения древних народных календарных обычаев и обрядов, с явлением, характерным также и для мифологии народов Восточной и Центральной Азии. Словом, изучение обычаев и обрядов китайцев, корейцев, японцев, монголов и тибетцев, связанных с Новым годом, открывает новые пути в исследовании культуры народов Восточной и Центральной Азии.
Обобщенный в монографии материал убеждает, что Новый год китайцев, корейцев, японцев, монголов и тибетцев, несмотря на утрату им отдельных элементов, предстает перед нами не как музейный экспонат, а как живое, жизнедеятельное и жизнеутверждающее начало.
Приложение
Шестидесятилетние циклы летосчисления, используемые китайцами, корейцами, японцами (на примере циклов 1864–1923 гг., 1924–1983 гг., 1984–2043 гг.)
Summary
The collective monograph Calendar Customs and Rites of East Asia Peoples. New Year (Late 19th — Mid. 20th c. c.) continues research by scholars of the Ethnography Institute, USSR Academy of Sciences, into calendar festivals observed by various peoples of the globe.
Analysed are calendar customs and rites of five peoples: the Chinese, the Koreans, the Japanese, the Mongols, and the Tibetans which means that the authors approach the subject from the ethnic viewpoint rather than from that of individual countries, the New Year festival being in the focus.
At the turn of the 19th and in mid — 20th centuries, the New Year festival played a significant role both in the calendar annual cycle of the peoples of East and Central Asia, and in their traditional life. The festival was charged emotionally and functioned as a focal point for the aesthetic ideals of good and evil produced deep inside national cultures.
Each of the peoples under study had, at that period of time, a well established pattern for the New Year festival reflecting the features of
