одно – что он её любит.
Революционная борьба в Никарагуа была занятием не для трусов и карьеристов. Малейшая ошибка молодого человека в неправильно сказанном слове и тем более поступке привела бы его в тюрьму печального холма Тискапа, а оттуда не было выхода. Он помнил, как голосом, практически еле слышным, выдавил из себя: «Уходите, уничтожьте все улики… Я должен пойти, другого такого случая может и не быть…» Друзья обнимали его и уходили, каждый из них, восхищаясь им, думал: «Смогу ли я поступить так же, как этот молодой парень, приехавший недавно из Сальвадора?.. Почему именно у него хватает сил сделать этот шаг в вечность? Кто внушил ему – человеку простому и, может быть, даже необразованному, – никто не знал, где и как он учился, – эту силу и уверенность в праведности неправедного поступка? Что он должен был пройти в течение своей жизни, чтобы решиться на такой шаг?» И ни у одного из них не было ответа…
Здание профсоюзов, где устраивался бал, было окружено плотной цепью военных в касках, вооружённых автоматами. Входы с прилегающих улиц были перекрыты армейскими грузовиками и бронемашинами. Было такое ощущение, что здесь собралась вся гвардия Сомосы. Но чем большее количество солдат видел Ригоберто, приближаясь к цели, тем сильнее становилось его желание идти до конца. И для того чтобы не повернуть назад, он, отсекая для себя все возможности не сделать это, достал из кармана брюк маленький флакончик с ядом, откупорил его и… выпил! Теперь шансов повернуть назад – нет! Теперь у него осталось ровно пятьдесят минут, так сказал ему молодой студент-революционер, будущий медик, до той минуты, когда остановится сердце. За это время он должен успеть сделать выстрел из пистолета. Оружие уже было внутри помещения, его заранее пронесли туда верные друзья.
Он продумал всё. Именно таков был его план: до входа в здание выпить яд и совершенно с пустыми карманами – только сомосистский партийный билет и приглашение на имя сеньора Ригоберто Лопеса Переса, участника поздравления, готовящегося профсоюзами президенту… – войти и убить Сомосу.
Ригоберто отбросил в густую траву последнего садика улицы пустой пузырёк, ставший теперь не нужным, и вышел из темноты на площадь. Здание, куда он направлялся, светилось огнями иллюминации. Перед входом толпился празднично разодетый партийный и профсоюзный народ, смешавшийся с ними молодой человек превратился в своего. Его тщательно продуманный вид подходил к атмосфере праздника как нельзя лучше. Тонкие чёрные усики над губой, горящие, как в экстазе любовника, красивые карие глаза, загорелое от природы лицо и новый, красивый костюм – идеально подходили к обстановке «ликования» толпы перед встречей с президентом. Его внутреннее волнение и дрожь были сокрыты за толкотнёй очереди на вход в здание. Он только теперь до конца начинал осознавать, что выйти из очереди уже невозможно… «Боже мой! Святая Дева Мария! Я – сын твой, грешный и никчёмный, вправе ли я решать судьбу и отнимать жизнь у кого бы то ни было?..»
Толпа-очередь тем временем «поднесла» его к гвардейцам, которые беспардонно обыскивали входящих. Перед юношей были две уже немолодых синьоры в роскошных бальных платьях. Офицеры, проводящие осмотр, начали ощупывать женщин на предмет наличия оружия. Это было верхом издевательства и хамства. Они даже не пытались искать что-либо – они лапали немолодых дам, нагло сопя от возбуждения, с красными от волнения мордами. Со стороны это выглядело жутко и омерзительно. Кавалеры дам безнадёжно и уныло наблюдали за происходящим. Они не могли произнести ни слова и от позора, и от страха перед солдатнёй. Именно это прервало мысли Ригоберто о Деве Марии и Боге – и ещё раз укрепили его колеблющие силы. Подошла очередь. Он показал документы, а когда офицер теми же липкими, грязными руками стал ощупывать его тело, Ригоберто, до электрического импульса-разряда, прошибающего от головы до пят, почувствовал справедливую радость, что он пройдёт это унижение и сделает то, ради чего он здесь. Каждое прикосновение гвардейца делало его сильнее и мужественнее. Страх, как это ни парадоксально, отпустил его из своих липких лап. Он вздохнул свободно и легко и даже смог улыбнуться контролёру, и… вошёл в здание.
Внутри всё было готово к празднеству. Ярко горели люстры и канделябры. Народ, разодетый по случаю «веселья», стоял по местам, расставленный заботливой рукой охраны и устроителей бала. Большинство из присутствующих молчали и не разговаривали, боясь привлечь внимание снующих по залу офицеров гвардии. Нависшей тишиной и испуганными лицами праздник больше походил на поминки. Некоторые выдавливали из себя улыбки, издали, поклонами головы, здоровались со знакомыми. В большой зале, в самом конце, под своим же портретом в генеральской форме, сидел диктатор Анастасио Сомоса Гарсия. Вокруг него находились с десяток телохранителей.
Откуда-то сбоку заиграл гимн – все сделали серьёзные и патриотические лица. Сомоса с трудом, по-стариковски медленно поднялся и выпрямился. Элита города Леона, считавшегося самым либеральным городом страны, – замерла в подобострастном трепете…
Молодой человек, стоявший далеко от всех важных персон, но – уже в нескольких метрах от самой последней стены замысловатого зала, куда его первоначально поставили распорядители, вдруг почувствовал прикосновение сзади… Кто-то осторожно и мягко вложил в его руку маленький, но тяжёлый свёрток… «Оружие! О, Пресвятая Дева Мария! Благодарю тебя…» Момент для передачи пистолета – во время гимна – был выбран заранее и неслучайно. Крутить головами и рассматривать происходящее подобострастному патриоту возбранялось. Поэтому опасности – почти никакой. Ригоберто ловко перехватил свёрток и незаметным движением переложил его в специально пришитый к подкладке пиджака карман, и опять замер. Теперь всё зависело от него и удачи, которая должна ему улыбнуться…
Музыка стихла, и зазвучал торжественный голос Председателя профсоюзов. Молодой человек пытался увидеть говорившего, но за головами впереди стоящих людей сделать этого не удалось, но зато усиленный динамиками голос звучал громко и назойливо. Голос, обращаясь к Сомосе, вещал: «Вы – единственный человек в этой стране, который ведёт нас к процветанию нации. Вами столько сделано для Никарагуа, и Ваш самоотверженный труд на благо Родины является настолько жертвенным, что мы никогда этого не забудем…» Речь была длинная и слащавая. Верноподданнический текст от профсоюзов готовился заранее, выверялось каждое слово, и сегодня именно им доверили высказать главное, что и сделал срывающийся от волнения ненавистный голос: «Вы – единственный человек, который может и должен стать президентом…» Собравшиеся разразились рукоплесканиями. В порыве чувств толпы Ригоберто, хлопая громче всех, смог сделать ещё несколько шагов вперёд. Стали выступать ораторы, один за другим, и только одна просьба присутствующих звучала в
